Владимир Савицкий - Ты теперь уже совсем большой, мальчик…

В трудах прошел день; крестьяне послушно копали ямы, валили деревья, кое-как шкурили их и развозили «по линии». Прошла ночь. А наутро, заслышав гул близкой канонады, мои помощнички — меня они уже не боялись — торопливо разъехались по домам, я же побрел на поиски своего подразделения.

Его я в тот день не нашел, зато обнаружил в лесу группу штатских с чемоданчиками в руках — они неумело прятались за стволами. После недолгих переговоров выяснилось, что эшелон, в котором ехали эти люди, мобилизованные москвичи, был встречен на станции назначения пулеметным огнем — там хозяйничала «пятая колонна»… Мы долго выбирались к своим, вооруженные одной лишь моей винтовкой.

Много военных дней спустя — ах, эти дни как годы, как годы! — когда мы в третий раз за каких-нибудь двести пятьдесят лет приводили в чувство ошалевшую от крови Европу и несли ей мир, когда мы всё могли, решительно всё, когда мы были сильнее всех на свете, я часто, очень часто вспоминал этот эпизод.

События первых недель войны усугубили мою оторванность от семьи. Даже когда все стало приходить в норму и наша часть занялась наконец своим пряным делом — обслуживанием линий и узлов связи — ничто не изменилось. Писем я не получал — интересно, по какому адресу стали бы они писать? Самому мне тоже было не до писем.

Связаться с домом как-нибудь иначе, помимо писем, было, казалось, так нереально, что я и не задумывался над такой возможностью. Во всяком случае мне долго, очень долго не приходило в голову соединить, хотя бы мысленно, хрупкие провода фронтовой связи, которую мы непрестанно налаживали, а враг упорно разбивал (его задачу сильно облегчало то, что большинство линий тянулось вдоль запруженных людьми и техникой дорог), с неким таинственным, подземным, по всей вероятности, кабелем городской сети, к концу которого был подключен телефон из моей прошлой, довоенной жизни.

Она и раньше-то была далекой, та жизнь, теперь же бездна разделила нас. Здесь — фронт, сражения, непрерывные бомбежки, пожары, кровь, а там где-то высится, как цитадель, Город — мой город, с моей постелью, моей полкой с книгами, моим стареньким письменным столом на двух смешных тумбочках.

Но вот, по мере того как мы отступали, понятие «дом» и понятие «фронт» стали смыкаться. Дело было не только в том, что отступали мы именно к моему родному Городу. Главное — мы все отчетливей ощущали глобальный характер этой войны. Само пройденное нами за дни отступления пространство не могло не убеждать нас в том, что война не будет ни краткой, ни локальной; кроме того, мы регулярно получали сводка с других фронтов.

Война становилась не только солдатским делом, положение мирных жителей было куда хуже нашего — я-то был одни, все мое имущество помещалось в вещмешке, меня, хоть и нерегулярно, кормили, а им надо было спасать детей, скарб, а чем питались беженцы, я до сих пор понять не могу.

Война делалась всеобщей — множество примет ежечасно убеждало нас в этом. И мы, связисты, стали все чаще использовать местные почтово-телеграфные линии в узлы для налаживания связи наших частей и наших начальников; мы широко сотрудничали с гражданскими коллегами, не успевшими эвакуироваться, — связисты уезжали, как правило, в числе последних, многие из них тут же на месте надевали военную форму и зачислялись на все виды армейского довольствия.

Надо полагать, сотрудничество с гражданской связью прежде всего и способствовало тому, что однажды ночью, дежуря на почте небольшого поселка, километрах в трехстах от Города, я сообразил наконец, что с этого самого, теперь полувоенного узла я смогу позвонить домой…

Конечно, обычному солдату, или сержанту, или лейтенанту даже никто бы этого не разрешил. Но — связисту?

Время было, повторяю, ночное. На узле только дежурная телефонистка, да нас двое — я и еще Паша Кирдяпкин, ефрейтор из моего отделения; в то утро он умудрился мимоходом спасти мне жизнь, своевременно стащив в канаву.

Здесь не грех заметить, что как только возникла критическая обстановка и нашим жизням стала угрожать реальная, а не учебная опасность, грубоватые «старички», так любившие подшучивать над другими в мирное время, принялись раз за разом спасать нас от гибели; среди них были, к счастью, ветераны финской, обстрелянные, понимавшие, что к чему, ребята, а мы, несмотря на муштру и зычные голоса, в сердцевине оставались еще зелененькими.