Тарас Рыбас - Синеглазая

— Скальпель… Зажимы… Следите за пульсом, — звучал его ровный, бесстрастный голос.

«Скорее всего я спасаю жизнь свирепому фашисту, — продолжал он рассуждать сам с собой. — И меня заставляет это делать синеглазая девчонка…»

Открылись внутренности. Пора начинать промывку брюшины… «Вот она, печень… Я могу обмануть и девчонку, и всех! — молнией пронеслось в голове. — Стоит чуточку задеть печень скальпелем, и через несколько дней немец умрет страшной, мучительной смертью. Да, да, операция пройдет успешно, больной вначале почувствует себя лучше, а потом наступит резкое ухудшение, и только специалист сможет определить причину смерти».

От одной этой мысли ему стало жарко. Частые росинки пота выступили на лбу. Рука со скальпелем поднялась, чтобы ловко скользнуть вблизи печени…

— Вытрите у меня пот, — резко произнес Владислав и опустил руку.

Ориша взяла клочок марли и вытерла ему лоб и лицо.

— Что с вами? — спросила она тихо, и Владислав по тону голоса понял, что она догадывается о его намерении.

— Вытрите пот! — повторил он еще резче.

Но все было позади: рука не поднялась на явное убийство.

Оставалось лишь одно любопытство — где он раньше видел немца? Владислав подался в сторону и посмотрел на мертвенно-желтое лицо оперируемого. Видна была дряблая щека, словно вылепленный из светло-желтого пластилина нос и маленькие, черноватые бугорки на коже.

Владислав сделал шаг и глянул с другой стороны. Очертания лица будто изменились, но тупое безразличие оставалось прежним.

— Подождите, подождите!.. — прошептал Владислав белеющими губами.

Он вспомнил!..

Этот немец стоял недалеко, когда его, Владислава, чуть не убили на переправе…

Усталые после бессонной ночи, под дождем тянулись пленные по раскисшей дороге. Колонна растянулась в длинную, прерывающуюся местами цепь. На пути ее оказался шумный, мутноватый ручей. Передние свернули туда, где лежали белые мергельные камни, по которым можно было пройти и не промочить ноги. Следовавшие за ними приостановились. На низком, топком бережку сразу же образовалась сутолока. Кто-то обнаружил другие камни. Направились к ним. Колонна рассыпалась по низинке. Конвоиры заметались, послышались выстрелы, крики.

Владислав был среди самых слабых, еле передвигавших ноги раненых, больных, измученных голодом и побоями. Будто сквозь сон он услышал собачий лай. Невольно повернулся и увидел бегущую прямо на него овчарку, едва сдерживаемую тонким, прыщеватым конвоиром. Спасаясь, Владислав ступил в ручей. Холодная вода придала ему сил, и он выскочил на противоположный берег. Земля была скользкой — он упал. Тело дрожало. Во рту пересохло. Боль палила ногу. И вот над самой головой раздался выстрел…

Он медленно поднимался, уверенный, что стреляют в него, и желая лишь одного, если не убьют совсем, — не оставаться лежащим в грязи: жидкая, холодная грязь пугала больше смерти, потому что смерти своей он не представлял, а от грязи страдал. Поднимаясь боком, искоса посмотрел в сторону выстрела: в двух шагах от себя он увидел плотного, коренастого немца с дымящимся пистолетом в руке. Немец стоял к нему боком и не видел ничего, кроме сутолоки на противоположном берегу.

В точности так же, как теперь, увидел он мясистую щеку, мертвый, будто вылепленный из пластилина, нос и усыпанную черноватыми бугорками кожу на шее. Он! Он!..

Медленно тогда возвращалась способность мыслить. Владислав пополз, не упуская из виду стреляющего немца, все быстрее и быстрее, а потом поднялся и побежал, припадая на раненую ногу, под защиту людей, перебравшихся через ручей, и спрятался между ними. В ту минуту он не замечал, каким был жалким, он думал только о себе, о своем спасении, ему не было дела до тех, что падали под пулями на берегу мутного ручья.

Но зато теперь он вспомнил о пролитой крови невинных и о своем позоре! Немец-зверь лежал на столе, и не было в его руках пистолета и той власти, которую дает оружие. Владислав снова подумал: «Я могу обмануть девчонку и всех…» Вот она, печень. Там где-то слабо пульсирует сердце. Развороченная брюшина. В комнате — тишина. Никого — один он и загадочная Ориша Гай. Санитары ушли. Возможно, они вовсе покинули дом. Никто не схватит его за руку. И власть теперь в одной его руке. Ориша не заметит и не поймет. Один лишь слабый порез. Ведь немец этот — зверь. Если он выздоровеет, он будет продолжать убивать. Лучше сейчас… сразу…

— Вам плохо? — услышал он слова, произнесенные отчетливо и медленно, как несколько минут тому назад.