Виктор Попов - Закон-тайга

— Хочу, — радостно завопил я. — На двести процентов. И Элька хочет.

Я преданно взглянул на Вениамина Петровича, и он не выдержал. Засмеялся и махнул рукой.

— Черт ее бей. Только — красное.

— Две бутылки, — быстро сказал Матвей.

Вениамин Петрович многозначительно шевельнул бровями.

— А если красного нет?

— Тогда действуй согласно обстановке.

Так сказал Матвей, а шеф ничего не возразил. Он вежливо отвернулся и стал смотреть на горный пейзаж в фиолетовых тонах.

Я взглянул на Эльку и чуть заметно показал ей взглядом на дверь. Она кивнула, и мы потопали.

— Надо узнать, где магазин. Вон женщина идет…

— Пошли, сами найдем, — уверенно сказал я и зашагал по улице, которая мне показалась центральной. Мне уже была известна особенность наших сел. Здесь все значительное располагается на центральной улице: административные здания, столовая, магазины, Дом культуры, кинотеатр. Отличительная примета столовой и магазина: около них почти всегда стоят автомобили. Человек не камень.

Некоторое время мы шли молча, потом Элька спросила:

— Ты в первой экспедиции?

— Во второй. А ты?

— Я — в первой. До этого была раз на производственной практике.

— Практика не то.

— Еще бы… Ты Вениамина Петровича хорошо знаешь? Что за дядька? Сухаристый он какой-то. Может, просто придуривается?

— Чуть знаю. Работаем в одном институте, но в разных лабораториях. Так что, можно сказать, шапочное знакомство. Но, говорят, мужик твердый, а главное — справедливый.

— Это хорошо, если справедливый. Я как-то немножко робею, когда с ним говорю. Когда пришла в экспедицию проситься, он толковал со мной, как с пустым местом.

— От него недавно жена ушла.

— А-а-а… Почему?

— Откуда я знаю? Характерами, наверное, не сошлись. Вас, ведь, женщин, не поймешь… Вон магазин наверняка. Видишь, два ЗИЛа стоят?

Красного вина в магазине не было, и я стал действовать согласно обстановке. Когда в столовой поставил на стол «Столичную», Матвей деловито осведомился:

— Две?

— Одна.

— Шеф, как?

— Хватит, конечно. Когда приедем на место, возьмем две. А пока хватит.

Выпили они бутылку втроем. Я только маленько глотнул, а Элька к стакану даже и не притронулась. Хотя и шеф и Матвей ее упрашивали. Вначале она говорила: «Мальчики, мальчики…», — потом тряхнула головой и сердито отрубила:

— Сказала же — нет, и приставать не надо.

Девушка с характером, оказывается.

Главе этой, если держаться последовательности, надо бы оказаться последней, потому что она вроде незаконнорожденная и написана в угон остальным, к тому же значительно позже. Я вообще не хотел эту главу писать, но перечитал то, что было вместо нее, и понял: не написать нельзя. Дело в том, что, не зная ничего об Эльке, я ее придумывал. Брал из ее характера наиболее броское и, пользуясь правом сочинителя, по-своему объяснял причины. Я знал, что такое — закономерно, и только не понимал, что это ни к чему. Не представлял простой вещи: для того чтобы объяснить человека, надо хоть однажды вызвать его на откровенность, иначе все твои труды — впустую.

Когда-то я был совершенно убежден: самое верное мнение о человеке — первое. Время меня научило другому: ни первое, ни сотое мнение не будут верными. Они будут только приблизительными. Потому что в сути своей человек необъясним, и поступки его зачастую совершенно неожиданны. Можно разделить людей на категории и определять коротко: этот — из сангвиников, а этот — холерик… Этот… ну, это — типичный ипохондрик. И оярлыченные нами люди действуют соответственно нацепленной на них бирке. Вдруг сбиваются они с определенного им курса, и сангвиник ни с того ни с сего, как нам кажется, впадает в ипохондрию, а ипохондрик широко обнимается с жизнью. Вышагнули они из своих клеточек. Нам бы впору удивиться, а мы не удивляемся. Мы тут как тут с удобным нам толкованием: чудит сей гражданин, оригинальничает. И вместо того, чтобы взглянуть на человека с другой точки, терпеливо ждем, когда он приведет себя в определенное нами соответствие, ежели же он не приводится, то недолго ему попасть и в историю.

Что такое история? А шут ее знает, что это такое. Скорее всего то, когда ничего достоверного нет и в то же время за человеком числится что-то нехорошее. Никто не знает, что именно числится, но один, когда произнесут при нем фамилию, Брызгалов например, понимающе закивает головой и многозначительно промолчит. Другой переспросит и уточнит: «Брызгалов… Брызгалов… Это не тот Брызгалов, о котором в прошлом году сказал Прокоп Кондратьевич? Дооригинальничался человек… Помню, он на меня с первого взгляда произвел какое-то такое впечатление…»