Виктор Попов - Закон-тайга

На военкоматском дворе, как я уже упоминал, стояли пушки. Это сочетание — полубеспризорные лошади и полубеспризорные пушки — и родило операцию — «Тайну черной горы».

Подавленно сопя, мы гуськом втянулись в кабинет областного военкома. Много нас было — около двух десятков. Сбоку кряжистого, крытого зеленым сукном стола стоял крутолобый, чуть выше среднего роста седой комбриг — на черной петлице мутно-рубиновый ромб. Комбриг смотрел на нас молча, проводя внимательным взглядом чуть прищуренных глаз по нашему колыхающемуся строю. Так мы стояли долго. Наконец, Петька, шагнув к стулу, присел. Военком чуть дрогнул бровями и вполголоса щелкнул:

— Встать!

Именно щелкнул. Было в его произношении что-то от кнута. Петька вскочил и непроизвольно вытянулся по стойке «смирно».

— Вольно, — сказал военком. А когда мы задвигались, зашел за стол и сел в кожаное кресло. Сел так же, как и стоял — чуть подавшись вперед широкой грудью. Правел растопыренной ладонью по негустым своим волосам, спросил грубовато: — Ну, рассказывать будем или как? — Заглянул в лежащую на столе бумажку, поинтересовался: — Васин Виктор кто?

— Я. — Виктор чуть вышагнул из строя.

— Это ты, значит, и есть. Та-а-к… А кой тебе годик, Васин?

— Пятнадцать скоро.

— Так. Алмазов! Соболев!

Из шеренги нехотя выступили Петька и я. Чертовски неприятная штука выдвигаться из ряда в подобных обстоятельствах. Стоишь в строю и вроде бы чувствуешь товарищескую надежность, а так… всего-то на полшага отдалился ты от братвы, а состояние такое, будто подняли тебя за загривок, как беспомощного кутенка, лишили и собственной воли и чужой поддержки.

— Разбойничать, стало-ть, решили… Атаман… Есаулы. Вам-то, есаулы, тоже к пятнадцати?

Мы молча кивнули.

— Языки-то что, проглотили? — И, чуть усмехнувшись, будто возразил кому-то постороннему, — говорит — организация. Босяки, несмышленыши.

— Гайдар в семнадцать лет полком командовал, — угрюмо сказал Виктор.

— Так то — Гайдар.

— Так то — полк.

— Ну, полк. А вы банда. Колония по вас плачет.

— Не банда мы.

— Мы в Испанию.

— И в Польшу.

— Во, во. Вас там только и ждут. Аж слезы из глаз — как смотрят. — Военком побарабанил костяшками пальцев по краю стола, нахмурился. — Ну, вот что. Либо все как на духу, либо… В общем, сами знаете…

Мы знали. Для пятнадцати своих лет мы, пожалуй, в то время вообще много кое-чего знали. А рассказать…

К тому, что рассказали провалившемуся к нам капитану, мы могли добавить очень немногое.

План у нас был такой: выкапываем подземный ход под конюшнями, выводим его рядом с пушками, удобной ночью протаскиваем через него пушку, забираем дюжину тюремных лошадей, и айда. Пока готовим ход, Колька Судаков делает «поджиги» — медная трубка с прорезью для запала, деревянная рукоятка. В общем, временное оружие. Нам бы только до границы, а там-то уж вооружимся. Вчетвером задуманного нам было не осилить, и мы провели вербовку. Готовность, с которой примкнули к нам приятели, еще больше подхлестнула: если наши так откликаются, об угнетенных поляках и говорить нечего. В общем, мы были убеждены — польская революция и гибель испанских фашистов — вопрос нескольких месяцев.

Об этом мы говорили, как о деле решенном. Единственным неудобством было отсутствие двухверстной карты Польши. Для боевых действий она была необходима. Пока же Виктор водил карандашом, вдетым в циркуль, по школьному атласу и, глубокомысленно пощипывая нижнюю губу, излагал план кампании:

— К границе идем через Шепетовку. Стырь форсируем в районе Луцка. Развивая успех, наступаем на Люблин… Дальше действуем сообразно обстановке.

Путь наш лежал через крупные города. Именно там было средоточие польского пролетариата. Сначала робко, а потом все уверенней мы стали упоминать о Чехословакии. Страна индустриальная, пролетариат…

Планы разрабатывались в пещере, из которой начинался подземный ход. Большая была пещера, высокая. Вытянутой рукой я едва доставал до потолка. Копали мы ее около месяца. Можно бы, конечно, и быстрей, но, во-первых, мы могли копать только вечерами, а во-вторых, землю приходилось носить корзинами и ведрами в свои сады и в канаву, окружавшую тюремный луг. в пещере тяжело пахло волглой землей, было сумрачно и величаво. Оранжевый свет лампадки, которую я разыскал у бабушки на чердаке, не доставал до углов, и от этого пещера казалась еще больше. Когда кто-нибудь шевелился чересчур резко, лампадка начинала мигать, и темнота то набегала на крошечное освещенное пространство, то отступала. Будто взмахивала крыльями неторопливая огромная птица.