Тех, кто очень волновался,
Подбодрял усталый врач.
Ночью в комнате раздался
Самый первый детский плач.
Мать с отцом, конечно, рады —
Свой, ведь, кровный, как никак,
И наследник всей бригады,
И потомственный степняк,
Только утро наступило, —
Поздравленьям нет конца,
Хоть выстраивай в затылок
Всю бригаду у крыльца.
Кто-то к дому на трехтонке
Люльку первую привез.
К полдню весть о том ребенке
Облетела весь совхоз.
По земле метались вьюги.
Мальчик спал спокойным сном,
Но по всей степной округе
Знали к вечеру о нем.
Вся степь в проталинах — пришел зимы конец.
Ручьи звенят о том, как хорошо в апреле.
К нам на вагончик прилетел скворец
И начал рассыпать свои лихие трели.
Послушал я его. И грустно стало вдруг,
И стало радостно от этих песен вешних.
А бригадир вздохнул: — На тридцать верст вокруг
Ты здесь не встретишь ни одной скворешни.
Пусть мне, друзья, уж не двенадцать лет, —
Я доску притащил, принес топор с пилою:
Коль детворы у нас пока в совхозе нет,
То на часок мы сами стали детворою.
Анатолий Головин
СТИХОТВОРЕНИЕ
Не забываешь ли порой,
Что мать с тобою дышит рядом?
Порой ее укор прямой
Встречаешь отчужденным взглядом,
Встречаешь дерзостью совет,
Что благодарности достоин,
И горько, что ты с этих лет
Самонадеянно-спокоен.
А мать останется всегда
Такой —
Заботливой и нежной.
Пройдут года, еще года
В висках пыльцой осядут снежной.
И одинокая весь век
Тебя лишь будет ждать у двери.
Как трудно матери поверить,
Что сын — никчемный человек!
Небосвод был необычно светел,
Отцветали вишня и сирень,
Я случайно двух подружек встретил
У завода в тот погожий день.
И спросил у той, в китайской блузке:
— Как у вас на родине дела?
Мне она ответила по-русски,
Что давно в Пекине не была.
И за плечи волосы откинув,
Продолжала: — Расспросите вы,
Надя вот недавно из Пекина,
Я же здесь проездом из Москвы.
Разговор прервав на середине,
Прогудел раскатисто гудок,
И о том, как жизнь идет в Пекине,
Я узнать у девушек не смог.
Над проспектом тихо плыло лето,
Шли они, одна другой под стать,
И подумал я, что дружбы этой
Никому вовек не разорвать.
Вновь звенит капель. И по округе,
Будто вторя птичьим голосам,
Побежали к пойме, друг за другом,
Ручейки по пашням и лесам.
Закружился ветер озорливый,
У девчонки кудри растрепал,
И, качая ветви старой ивы,
Прошумел у окон и пропал.
А она, косынку поправляя,
Терпеливо с кем-то встречи ждет
И, сама весну напоминая,
О весне вполголоса поет.
I
Сквозь сон, утреннюю дрему он слышит ласковый голос матери:
— Вставай, Костя, время…
Материнская ладонь некоторое время еще покоится на светловолосой голове сына: какие мягкие волосы, нисколько не погрубели с годами!
Константин Хабаров быстро, одним броском, отрывает от постели свое ловкое тело, бежит в ванную и с удовольствием подставляет голову и плечи под студеную, скрученную в жгут водопроводную струю.
В столовую он входит свежий, с ощущением приятной утренней бодрости.
— Доброе утро, мама! — весело приветствует он Варвару Артемьевну, успевшую приготовить горячий завтрак для сына.
Вот уже тринадцать лет провожает она его на завод то в утреннюю, то в вечернюю, то в ночную смену. И ни разу за все эти годы сын не ушел из дому не покормленный. Даже в самое трудное военное время Варвара Артемьевна каким-то образом умудрялась так растянуть скупой продуктовый паек, чтоб каждый день была в доме горячая пища.
Пока мать собирает на стол, Константин Филиппович на полоборота включает радиоприемник: хочется послушать последние известия, да как бы не разбудить жену — ей на работу к девяти, и незачем подниматься в такую рань. Юрик и Ларочка пусть тоже еще поспят.
Густая мгла осеннего утра постепенно редеет. Хабаров любит этот ранний час, когда город словно подернут голубоватой дымкой. Раздвигая мглу, встают одно за другим знакомые здания, отчетливо вырисовываются стройные ряды деревьев, осыпающих на сухую землю свои последние, потемневшие листья. Константин Филиппович бережно завертывает томик стихов Симонова с белыми бумажными закладками: если выберется свободное время, почитает своим ребятам в бригаде. Теперь — в путь.
Читать дальше