Виктор Положий - Пепел на раны

— Во всяком случае, не спешите. Свои дорогу к своим всегда отыщут. Обид здесь быть не должно. Мужиков в селе осталось много?

— Хватает. Мобилизовать всех не успели. А что толку? С десяток, может, наберется, кто в польской армии служил, а остальные винтовку в руках никогда не держали. У вас там, на Востоке, хорошо, учебу разную проводили. А здесь…

— Научим. Дай срок. Было бы желание.

— Будет зона — мобилизуем, это ясно. Настроение у народа есть, это я тебе как коммунист говорю. Немцев ненавидят.

— Вот это и главное. Ну, Артем, мне пора. В Самары бы еще успеть. По пути Высочко, там как?

— Спокойно. Разве что собаки облают.

— Собак обойду.

— Ну, пока. В дорогу что-нибудь возьмешь?

— Не надо. Лишние хлопоты. Там накормят.

— Счастливого пути. Я провожать не пойду. Катерина твоя на подворье заждалась и замерзла, поди, прощай или как?

— До скорого, Артем, до скорого. А не свидимся — знать судьба такая.

Сентябрьская ночь повеяла прохладой. Стоя на пороге сенной двери, Коляда загляделся на бездонное, густо усеянное звездами небо; прикрыл глаза, привыкая к темноте, и тихо свистнул. От груши отделилась темная фигура, Михаилу хорошо были видны ее очертания: шла его Катерина, крепкая, невысокого роста, широкая в талии. Он неслышно пересек двор, идя ей навстречу, обнял Катерину за плечи, а она спрятала лицо у него на груди. Нужно было торопиться в Самары, а Катерина словно прикипела. Коляда взял в ладони ее голову, осторожно преодолевая сопротивление, поднял лицо Катерины, пытаясь заглянуть ей в глаза. Даже в темноте почувствовал ее умоляющий взгляд и, не осмеливаясь сказать о немедленном уходе, начал целовать сухими губами.

— Кать, Катюша, — прошептал погодя, — не провожай меня.

— Я и не собираюсь. Как бы не сглазить, — услышал наконец ее голос. — Я ведь тебя ни разу еще не провожала, только выглядываю каждый день.

— Не сглазишь, не сглазишь. Выглядывай, я скоро приду.

— Как мне хочется, чтобы ты пришел навсегда.

— Приду, не вечно же нам расставаться. Да и как мне тебя такую оставить, — нарочито грубовато пошутил Коляда.

Засмеявшись, Катерина снова уткнула в грудь ему свое лицо.

— А кто виноват? — откликнулась на шутку. — Ты сам. Уже третий месяц…

— Как?!

— Говорю же тебе, третий месяц пошел…

— Отец и мать знают? Артем?

— А почему бы и нет?

— Как же они мне-то ничего не сказали? Небось, ругают, в селе, без мужа, незаконного собралась рожать?..

— Какие сейчас законы, Мышко? А отец-мать знают, от кого ребенка ношу. И Артем тоже. Одно говорит: смотри, берегись.

— Береги его, Катюша… Не волнуйся, все будет хорошо. А свадьбу сыграем потом, в отряде, верно?

— Успеем, все еще успеем. Если останемся живы.

— Останемся. Я теперь и за него, за двоих, нет, за троих, чтобы быстрее… А сейчас, Катя, мне пора. Уже, наверное, за полночь.

— Иди, милый, иди. Уже точно на двадцать третье перевалило, я теперь каждый день считаю.

— Катя, прошу тебя, слушайся Артема. Делай, как велит, слышишь?!

— Хорошо, милый, будь спокоен. Не следовало тебе говорить, у тебя и так столько хлопот, а тут еще и мы…

— Нет, нет, ты молодец! Но провожать не нужно. Иди первая, видишь, холодно, недолго и простудиться, а тебе болеть сейчас никак нельзя.

— Как скажешь.

Он, подсознательно чувствуя, как торопит время, как неумолимо надвигается рассвет, поспешно поцеловал девушку и побежал, из хутора через лужок.

— Давайте продолжим, Михайлич.

Должен сознаться честно: время уходит катастрофично, втягивает меня в водоворот текущих, ежеминутных дел, уже завтра не имеющих ни малейшего значения, однако все же вынужден ими заниматься, просто вынужден считаться с моментом, существующим порядком вещей — представляете это извечное противоречие между желанием и действительностью? — так вот, даже при такой быстротечности мгновений я склонен довести наш разговор до конца.

Теперь, чтобы не отвлекаться, я не буду вынуждать вас отвечать мне даже мысленно, но если хотите, размышляйте себе на здоровье — дело ваше, но мысли ваши я фиксировать не буду, лучше выложу одни бесспорные факты. Вы человек умный, совладаете с ними на досуге; да будет вам известно, меня больше не занимает, станете вы или нет на путь истины: ведь ее утверждение в конечном счете не зависит ни от вас, ни от меня, ни от других; она вне нас, в сути самой природы и неотвратима, как смена осени зимой. И если вы это осознаете, то поймете и бесполезность так называемой борьбы, и партизанской и вообще, скажем, классовой, пользуясь вашей терминологией.