Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т.3. Дружба

Солдаты, толпившиеся возле походной кухни, любовно оглядывали проходившие танки.

— Такому нипочем и паровоз с рельсов столкнуть!

— КВ — значит Клим Ворошилов. Броня-то, броня-то какая!

— А вот тридцатьчетверочки! Эти много легче, но уж зато скороходы. Танкисты не нахвалятся, и нам, пехоте, выручка!

— Что значит свои танки: и запах-то от них приятный!

— Хорошо, погода благоприятствует: вся фашистская авиация на приколе.

— Ежели прояснится, и наши самолеты поднимутся. У нас теперь на этот счет богаче, чем у фрицев.

Ольга сидела у костра, держа на коленях котелок с чаем, прислушивалась к разговорам солдат и думала: «В самом деле, как мы смогли во время тяжелейшей войны, при невиданном отступлении выпустить столько самолетов и танков?! Откуда силы и средства взялись у народа?»

Она взглянула на людей, бредущих к солдатскому костру: освобожденные мирные жители! Женщины и ребятишки, серые от постоянного сидения в холодных и голодных убежищах под землей, закутанные во что попало. В чем только душа держится? И такие они всюду, где побывали оккупанты!

Ольга достала из кармана полушубка рукавицы и взялась за руль мотоцикла. Сейчас он зафыркает, застучит и помчит ее вперед и вперед. Она должна своими глазами увидеть, как взламывается оборона ненавистного врага.

Но еще непредвиденная задержка: маленькие, грязные, посиневшие от холода ручонки смело цепляются со всех сторон за мотоцикл, за полы Ольгиного полушубка. Задранные кверху лица ребятишек озарены улыбками.

— Ты кто, тетя?

— А почему вы думаете, что я тетя, а не дядя? — шутит Ольга.

Ребятишки смеются. Разве их можно обмануть? Видно, что этому мотоциклисту далеко за двадцать, а ни усов у него, ни бороды, и глаза и голос не мужские. Но не сестра медицинская, не врач: сумки с крестом нету. Радистка разве? Но почему не на машине вместе со всеми, а на самокатке? Ишь ты, какая ловкая!

— Нет, правда, кто ты, тетя? — с явным уважением спрашивает мальчик повыше других ростом.

И с нежностью к ребятишкам, и с неожиданной гордостью за себя Ольга говорит:

— Я работаю в военной газете.

Она уже тронулась было в путь, но старший мальчик загородил ей дорогу:

— Тетя!.. Напечатайте в газете… Фашисты у нас на хуторе Вертячем раненых сожгли. Они у нас лагерь смерти устроили, пленных голодом морили! Они ребятишек расстреляли… Десять человек.

— А мучили как! — враз заговорили дети, снова обступив мотоцикл.

— Фашисты били мальчишек до крови, — сказала тихо девочка лет семи, похожая на крошечную старушку в своем байковом платке. — За коробку сигарет… Кто-то взял, а их били.

— И расстреляли ночью в подвале.

— А нас совсем выгнали из хутора.

— Напечатайте про немцев. Пусть все знают, какие они есть.

— Да, вот они какие! — сказала Ольга, взглянув на Вертячий.

Фашисты, выброшенные с высот правого берега, окопались теперь на длинном бугре за хутором. И в самом хуторе они закрепились — в поломанных его садах и подвалах домов. Солнце вставало по ту сторону Дона. Странно казалось, что наступать теперь приходится на восток. И хутор и вся окрестность, занятые фашистами, представлялись совсем чужими. И не испытывала Ольга жалости, когда огненный вал беспрерывно бившей артиллерии перекатился ближе к уцелевшим домам и уже в садах стали вздыматься фонтаны земли.

«У кого поднимется рука расстрелять десять мальчишек за коробку сигарет?»

Свидетель обвинения — дети, похожие на старичков!

Да, об этом тоже напишет в свою газету Ольга.

Крепко сжав губы, она смотрела вниз, на речную излучину, где по разломанному взрывами льду, по мосту, наведенному советскими саперами еще в дни отступления, спешили передовые отряды наступавших, катились танки, облепленные десантниками.

Потом, в степях, уже за Вертячим, Ольга увидела большую толпу безоружных немецких солдат, бежавших с поднятыми руками навстречу красноармейцам. Можно было подумать, что это ловушка… Ведь ходили же в атаку гитлеровцы, прикрываясь мирным населением, которое гнали впереди. Но здесь было иное: вслед бегущим строчили пулеметы, косили их беспощадно! И красноармейцы потеснились в недавно отбитых траншеях, когда перебежчики начали прыгать к ним. Несколько немцев оказалось недалеко от Ольги… Все они молчали, быстро дыша, отчаянно блестя глазами; только один, лет тридцати, с густым румянцем, выступившим пятнами на горбоносом лице, хватая воздух ртом и задыхаясь, твердил, не находя нужных слов: