Владимир Добровольский - Текущие дела

— Так я же на верхотуре, Виктор Матвеевич! — загорячилась крановщица. — Каждый раз слазить? Качать права? Они командировочные с откуда-то, меняются, постоянства нет, мучение с ними. Вот вы ответьте, Виктор Матвеевич, когда это кончится?

— Не отвечу, — сказал он угрюмо. — Врать не хочу.

Где только не ломали над этим голову, на разных уровнях, и кто только не ломал — и он в том числе, — а что сказать, что ответить? Вносила разброд в планомерное течение заводской жизни вся эта прикомандированная братия, все эти практиканты, временные подсобщики, мальчики из дальних колхозов, посланные за тридевять земель на какой-нибудь месяцок в обмен на запчасти, которыми завод, искусно обходя ведомственные рогатки, снабжал своих неофициальных подопечных. Эти прикомандированные, временные, по молодости лет и прочим льготам освобождены были от ночной работы и потому вносили путаницу в численный состав смен и бригад, и где уж могла сказаться направляющая рука производственного мастера или того же наставника, если переходили они из руки в руки, появлялись на короткий срок и сразу исчезали, только-только обвыкали на новом месте — и на их место становились другие, такие же новички, такие же необученные.

Их было, разумеется, немного, процент — если брать голые цифры — ничтожный; Маслыгин глянул в зал: вот он, костяк, опора, Подлепич, Должиков, Чепель, Булгак, слесари механосборочных работ, слесари-дефектчики, слесари-ремонтники, электрики, мотористы, но будь их всех вдосталь, по штату, по потребностям, кто бы польстился на перелетных птиц?

Не хватало! — это была вечная забота и боль Маслыгина, как оспина, которую ничем не вытравишь, а оспой этой он переболел, когда довелось начальствовать на испытательной станции, считать по пальцам мотористов, и потом, в техбюро, это ощущалось, и теперь, на партийном посту, он не мог не ощущать этого, хотя бы потому, что глубже оно вонзилось в него, острее.

Облокотившись на стол, он сжал виски ладонями; а третья смена, ночная, — не бельмо на глазу? Когда нет выбора, идут и на ночную, а если есть заводы — один другой, пятый, десятый, — где давно уж о ночной забыли, и всюду зазывают, везде создают наилучшие условия, куда пойдет вчерашний школьник или сегодняшний выпускник училища?

Бывают люди, которым работается не только в охотку (в охотку — знакомо!), но к тому же еще и легко, свободно, весело, а он работал с вечной заботой, с вечной болью: это не так, то не этак! — и отдавал себе отчет в своей слабости, молчал, естественно, о ней, стыдился ее.

Не дай бог, просветят рентгеном из зала, увидят и у самих тонус понизится, — нельзя так! На своем посту он должен стоять прямо и всем своим видом выражать уверенность: что ни делается, все к лучшему. Стоять прямо — не столь уж, впрочем, трудная роль, а вот в пути, в движении, против ветра — труднее. Ему пришел на ум коварный вопрос: идет он, движется, или всего лишь стоит на посту?

Очень уж нужно было в эту минуту несладкого раздумья подсластить себя чуточку, а сладость уже копилась несмотря ни на что, вопреки строгому голосу рассудка, и, уступая этому голосу лишь отчасти, он строго, сдержанно, как бы безотносительно к каким-либо личным чувствам, подумал, что премия, если, разумеется, выдвинут и удостоят, пойдет на пользу его работе и, следовательно, на пользу цеху, ибо, чем выше моральный капитал работника, тем проще ему поступать, как считает нужным, и, стало быть, пробивать и в низах и в верхах самые непробиваемые проекты.

Что говорилось с трибуны, он слышал и не слышал, а думал о завтрашнем: о реконструкции главного конвейера, о смежниках, которые вечно в долгу перед цехом, о санкциях, необходимых для того, чтобы наконец-то образумить должников, о том, как дружно работается ему со Старшим и как Старшой порадуется, если впрямь внесут в почетный список сразу двоих из цеха — Подлепича и Маслыгина.

Но списка еще не было — могли решить иначе, а кто решал и как, Маслыгин этого не знал, не приходилось с этим сталкиваться прежде; спросить? — но не спросил: неловко было спрашивать.

Он думал только, что Старшой порадовался бы, — вот чего хотелось: не на Старшого он работал, — говорить смешно! — и не в угоду начальнику цеха выкладывался в своей работе, но постоянно теплилось какое-то сыновнее желание помочь Старшому, порадовать сделанным делом и даже снять со Старшого часть повседневных начальнических тягот, переложить на себя.

Он смолоду приучен был чтить старшинство и ко многим на заводе, старшим по возрасту, опыту, службе, относился с неизменным уважением, но Старшого уважал особенно, как никого другого: Старшой, детдомовец предвоенных лет, сапер в войну, чернорабочий в первые послевоенные годы, был самым крепким начальникам цеха на заводе, и так уж посчастливилось, что под его началам прошел Маслыгин чуть ли не весь свой заводской ученический, а потом инженерный путь.