Бела Иллеш - Тисса горит

Быть может, не все слушатели поверили в это происшествие, но дальнейшие рассказы об ужасах диктатуры прекратились.

Поезд остановился.

— Шалготарьян! — выкрикнул кондуктор.

Анталфи в первый же вечер нашего пребывания в Шалготарьяне свел знакомство с двумя чешскими офицерами. Офицеры, собственно говоря, не искали общества Анталфи, но так случилось, что некая заинтересовавшая их актриса не говорила ни по-немецки, ни по-чешски. Анталфи предложил свои услуги в качестве переводчика. Офицеры заказали вина, Анталфи служил переводчиком, пил и распевал:

Когда же они перестали нуждаться в переводчике, Анталфи пересел к другому столику, где я коротал время за стаканом содовой воды, слушая рассказы о всяких ужасах, происходивших при господстве большевиков.

Первую ночь мы провели в гостинице.

— Эти чехи совсем не так глупы, как кажутся на первый взгляд, — заметил Анталфи, раздеваясь. — Они не забрали ни одного из здешних большевиков, и мы пока тоже можем разгуливать на свободе. Эта доброта им ничего не стоит, а пользы приносит много. Горнорабочие работают изо всех сил, лишь бы только господа чехи были ими довольны и не пустили сюда белых венгров… Ты должен жениться, — продолжал он без всякого перехода. — Непременно должен жениться; выбор есть — любая из наших четырех хористок с удовольствием будет в течение нескольких месяцев разыгрывать роль честной женщины…

На другой день я под руководством Анталфи стал разносить афиши. Наш директор, Густав Шаркади, извещая достопочтенную публику, что начинаются гастроли его труппы с участием лучших артистов и будут продолжаться три недели, с патриотическим приветом просил посещать его театр. Мне для начала дали легкое поручение: я должен был разносить афиши не по квартирам, а по магазинам.

Почти во всех магазинах я встречал евреев, которые восторженно отнеслись к приезду венгерской труппы. Всюду спрашивали, кто примадонна, что будем играть и из скольких человек состоит оркестр. Кое-где угощали даже папиросами. Но приветливее всех встретил меня старый парикмахер.

— Ну, слава богу, наконец-то явились! Не беда, что всего-навсего актеры, — главное, что венгры. С божьей помощью придут в свое время и другие. В тот день, когда увижу первого венгерского жандарма, всех буду бесплатно брить!

И в подтверждение того, что он и в самом деле намерен так поступить, он тут же побрил и постриг меня — просто так, по дружбе.

Покончив с магазинами, я, несмотря на то, что это не входило в круг моих обязанностей, отправился за железнодорожное полотно, по направлению к шахтам. Возле полотна, слева от железнодорожной ограды, лежали целые горы каменного угля. По узкоколейке лошадь тащила вагонетки. Вагонетки прибывали одна за другой, каждый раз выгружая свежий уголь, и все же угольная гора не увеличивалась, потому что с другой стороны уголь постоянно отгребали. Что с одной стороны доставляли маленькие вагонетки, то с другой поглощали большие вагоны. Неимоверно длинный товарный поезд стоял на запасном пути. Его охраняли чехословацкие солдаты с примкнутыми к винтовкам штыками.

Стоя возле железнодорожного барьера, я долго смотрел на эту работу. У людей были усталые движения. Многие так держали лопату, точно все силы их были уже исчерпаны, и только лопата волочит их за собой. Работали без всякого интереса к делу, и никто как будто не обращал внимания на то, что делает сосед.

Один из чешских солдат, стоявших на часах, что-то крикнул мне, но я его не понял, так как не понимал по-чешски. Когда он вторично, на этот раз уже сердито, закричал на меня, я, решив, что, очевидно, запрещено стоять у железнодорожного полотна, медленно пошел обратно, по направлению к городу. Но другой чешский солдат остановил меня. В следующую же минуту возле меня очутились оба солдата; один направил на меня винтовку, а другой в это время вырвал у меня из рук афиши. Он тщательно просмотрел их, но по-венгерски он знал, очевидно, не больше, чем я по-чешски; он стал меня о чем-то спрашивать, и так как нетрудно было догадаться, чего он хочет, то я охотно объяснил ему, что делаю. Ничего не поняв, он еще более сердитым голосом стал кричать на меня. Ему на помощь явились еще два солдата — один из них был унтер- офицер. Они пытались сообразить, что это за афиши. Говорили они между собой по-чешски, но слово «большевик» звучало так же, как и у нас. Они отвели меня в городскую комендатуру, где я просидел до пяти часов дня.