Бела Иллеш - Тисса горит

— Да здравствуют солдаты! Да здравствует мир!

Бегом устремляемся мы вверх по устланной коврами лестнице.

— Знаешь, куда надо?

— Знаю. Обождите в коридоре.

Когда мы добрались до дверей, нас оставалось всего восемь человек.

Быть может, нам удалось бы еще убраться оттуда, так как в коридоре, освещенном электричеством и покрытом коврами, всеми нами овладело такое чувство, словно мы попали к чужим, но не успели мы как следует оглядеться и подсчитать, сколько нас осталось, как уже снова появился капрал, а вслед за ним несколько штатских.

— А вот и вооруженная сила, — сказал капрал, указывая на нас.

— Смирно! — скомандовал старик Кечкеш, и мы, кто где стоял, вытянулись в струнку.

— Мало, очень мало! — произнес, покачивая головой, один из вошедших.

— Как так — мало! — запротестовал капрал. — Двое останутся караулить здесь, а шестеро отправятся в комендатуру. Конечно, господа… то-бишь, товарищи, хорошо будет, если и из вас кто-нибудь с нами пойдет.

Штатские тут же в коридоре принялись обсуждать этот вопрос. Мы молча стояли в стороне, один лишь капрал вмешивался в их беседу. В это время дверь снова отворилась, и вошла какая-то барышня.

— Прикрепите это к фуражкам, — сказала она, улыбаясь, и протянула нам астры.

Она была уже не молода, носила очки, и передние зубы у нее были золотые.

— Солдаты революции… — произнесла она и поглядела на нас таким взглядом, словно впервые видела венгерских пехотинцев.

— Да воздаст вам всевышний за вашу доброту, — оказал дядя Кечкеш и, решившись наконец, сорвал с фуражки королевскую розетку и прикрепил на ее место астру. Таким образом произошло наше превращение из королевских солдат в солдат Национального совета.

С улицы к нам доносился глухой шум толпы.

— Марш, ребята! — скомандовал капрал. — А двое из вас останутся здесь, в распоряжении Национального совета.

— Пройдем через задние ворота, — сказал сопровождавший нас штатский. — Но не бегите так, мне за вами не угнаться.

Он поднял воротник пальто и надвинул шляпу на лоб, словно не желая, чтобы его узнавали.

— И называйте меня не господином, а товарищем, — сделал он замечание капралу.

— Слушаюсь.

Задние ворота выходили в темный переулок. Там было совершенно пусто, но из-за угла доносился рев толпы.

Мы шли не по мостовой, а важно шагали по тротуару, окружив товарища с поднятым воротником; он же тихо, почти шопотом, объяснял, для чего мы идем в комендатуру.

— Дело в том, — сказал он, — что маршевую роту, которая отказалась повиноваться и не пожелала отправиться на фронт, необходимо впредь до выяснения положения где-нибудь разместить. Если направить ее в какие-нибудь казармы, то у нас с другими частями дело может дойти до кровопролития.

— Ни черта не будет, — вмешался в разговор дядя Кечкеш. — Только стукните в ворота казармы, и вся солдатня разбежится. Ведь ждут не дождутся, паршивцы, чтобы дать тягу!..

— Это не годится, — возразил человек с поднятым воротником. — Нельзя рисковать. Мы на такую опасную игру не пойдем.

— А какая же тут игра? Я ведь говорю, что надо только покрепче постучаться в ворота, да чтобы какой-нибудь парень погорластее крикнул: «Расходитесь по домам! Конец войне!» Ослепнуть на месте, если после этого хоть один останется в казарме.

— Потише, — успокаивал штатский дядю Кечкеша, который кричал так, словно желал, чтобы его каждый солдат в стране услышал.

Мимо нас промчался автомобиль с офицерами.

— Если шопотом говорить, кто же нас тогда бояться станет! — начал было дядя Кечкеш, но остальных слов я не разобрал, потому что мы снова вышли на главную улицу.

— Да здравствуют солдаты! Да здравствует мир!

— Надо пробраться на ту сторону, — крикнул мне прямо в ухо капрал.

Задача была не из легких, и прошло не мало времени, пока мы протолкались сквозь толпу. Один солдат затерялся в ней; к воротам городской комендатуры нам удалось добраться всемером, не считая штатского.

Ворота на запоре. Капрал стучит в них прикладом.

— Отворяй!

— Пароль? — отзывается кто-то изнутри.

— Именем Национального совета! Откройте!

В несколько секунд вокруг нас собирается густая толпа. Сзади теснят нас к воротам с такой силой, что мы еле можем шевельнуться. Внутри все тихо, не чувствуется никакого движения. Внезапно распахиваются обе половинки, и мы оказываемся лицом к лицу со взводом босняков под командой молодого офицера.

Прямо над нашими головами два ярких дуговых фонаря — все освещено, как днем. Я на мгновение оборачиваюсь: в первых рядах — прилично одетые горожане, студенты, женщины, несколько солдат. Они пытаются податься назад, но толпа напирает на них и теснит их вперед. Передние ряды молчат, лишь какая-то женщина испускает испуганные крики; сзади же доносится исступленный рев. Кто-то с флагом, украшенным цветами, старается проложить себе дорогу к воротам.