Ион Чобану - Мосты

Выйдя из погреба, он останавливается на подворье, осматривается кругом, как хороший хозяин, потом останавливает взгляд на мосту. И вдруг кажется, что меня зовет кто-то… Нет, не кажется… Хотя, когда очень ждешь, многое может почудиться, петушиное кукареканье и то кажется голосом знакомой девушки. Со мной такое случалось довольно часто… Но теперь я не ошибся: Негарэ помахал мне своей большой тяжелой рукой, позвал к себе.

Много раз я бывал в этом доме. Но во время праздника — впервые. Я сел возле Митри и не смел поднять глаз от тарелки с петушиным холодцом. Боялся, как бы не заметили, что я поглядываю на Вику. Легко сказать: не робей. Правда, в этом доме народ смелый, сметану ест большими ложками… Я поднял голову, решил взять закуски подешевле — натертого хрена, подкрашенного винным уксусом. Воткнул вилку в хрен, словно рогатину в копну соломы. И сколько попало на вилку, разом сунул в рот. Поперхнулся, выступили слезы на глазах. Засмеялись гости, хозяева, я же рад был бы провалиться сквозь землю! А тут еще неугомонный мой приятель Митря, который в школе носился, как бодливый баран, и головой разбивал парты, но зато не мог за несколько лет осилить десять заповедей, подзадоривал:

— Возьми еще, аппетиту прибавится.

— Спасибо, — сердито ответил я, досадуя, что надо же было случиться такому как раз в их доме… Чтобы занять руки, собирал крошки со стола, будто у себя дома.

— Видишь эту девушку? — шепнул мне на ухо Митря.

— Ну?

— Родичи прочат ее мне в невесты. Какая-то племянница моей тетушки. Одна у родителей.

— Ничего, — процедил я сквозь зубы.

— Если бы меньше сутулилась…

— Но ведь все девушки, что работают сапой, такие.

— Так-то оно так! — засмеялся Митря. — Понимаешь, у отца ее тьма-тьмущая овец, штук сто пятьдесят. Дом добротный, опять же волы, земля. Бок о бок с нашей делянкой.

Я пристально, почти без смущения взглянул на приятеля — шутит он или серьезно? Митря, однако, говорил серьезно.

У него была длинная, чуть искривленная шея, как у станционных носильщиков, всю жизнь привыкших носить тяжести на плече. Покатые плечи, густые всклокоченные волосы, как копешка сена, раздуваемая ветром. Хоть и брит, а видно, что усы и борода рыжие и каждый волосок будто растет из веснушки. И все же этот совсем некрасивый парень был очень похож на своих сестер, самых красивых девушек в селе. Вся красота его — в глазах, унаследованных от матери, глазах, в которых была какая-то неистребимая улыбчивость: пусть слезы в них, пусть плачут, а кажется, все равно смеются.

Парень он ловкий, дерзкий, отлично воровал арбузы у липован. А красть арбузы — это не воровство, это смелость. Больше двух арбузов в наших местах никто не может утащить… Зато заряд соли в зад получить может каждый!

В противоположность Митре я смуглый, низкорослый, с короткой шеей и оттопыренными ушами. Говорят, красная репсовая рубаха мне к лицу… Словом, как в песне: «Все к лицу добру молодцу…»

Когда мы вышли из дома, я вздохнул всей грудью: ну, теперь нечего смущаться, хватит! Пусть видит все село, пусть видят учителя и директор, пусть видят парни и девушки: я гуляю с Викой, и нам море по колено!

Я смело протянул монеты верзилам-распорядителям: раскручивайте карусель. Помог Вике усесться. Девушки размахивали платочками, а когда карусель вращалась особенно быстро, прижимались к нам. Я чувствовал горячее дыхание Вики. Сколько огня в крестьянской девушке пятнадцати лет! Еще в тот день, когда мы сорвали в школе карту Европы, мне показалось, что Вика словно вся из пружин, что она пахнет цветами купавы. А сегодня мое сердце билось еще сильней и от девушки пахло васильком…

Внизу под нами толчея: понахлынули дети с крашенками, просятся на карусель. Но ею завладели мы, взрослые. И катаемся до одурения. Какие-то парни и девушки подняли шум, доказывают распорядителям, что слишком долго мы катаемся. Но что они могут поделать? Митря, поравнявшись с распорядителями, ловко бросает им две-три монеты, и карусель с новой силой мчится по кругу, вознося нас в небесную высь. И я хотел, чтобы никогда не кончилось это счастливое головокружение, чтоб продолжалось до утренней звезды, которая так часто заставала меня на мосту. Я готов полететь и сорвать ее, эту звезду, с неба и украсить ею волосы Вики… Но карусель как бы опережает мои желания, на лбу выступает холодный пот… Пусть что угодно — лишь бы возноситься вместе, кружиться без конца и краю — лишь бы не спускаться на землю, лишь бы подольше вдвоем…