Александр Винник - Приметы весны

— Обождите, доскажу… И Гнатюка хвалить надо за то, что он дает такую производительность. Премию ему выдать. Хронометражистов на стан послать, чтобы записали, как и что у него получается. А вы его с должности машиниста сняли. Не годится это. Надо его восстановить на прежней работе.

— Это совет или приказ?

Сигов встал.

— Партийная организация не приказывает. Но за партией — народ. И если против идти — можно одиночкой остаться… А это опасное дело… Вот как.

Новое общежитие понравилось всем. Даже Федор Рыжов, обойдя все комнаты, осмотрев шкафы и потрогав панцырные сетки на кроватях, удовлетворенно сказал:

— Да-а, это здорово. Довольно вшей кормить в бараках — может, хоть теперь заживем.

Переезд из барака в общежитие превратился в настоящий праздник. Последнее время жизнь в бараке наладилась. Стали забываться времена, когда с потолка свешивалась паутина, по стенам бегали прусаки и клопы и пятью чугунными печами нельзя было обогреть барак, так как в десятки щелей задувала пурга. В один из выходных дней комсомольская организация устроила воскресник. На помощь пришли девчата из женского общежития. Побелили, вымели сор, вытерли закопченные стекла. Катя Радько выхлопотала где-то полтора десятка метров бязи, и из нее сделали занавески на окна.

Гнатюк затащил в барак заместителя директора, и тот распорядился заменить четыре кровати с поломанными ножками, выделил еще несколько комплектов постельного белья, приказал сменить кастеляншу, не следившую за порядком.

В общем жизнь в бараке стала терпимой. И все же чувствовалось, что живешь не в доме, а словно в казарме. Двадцать кроватей выстроились вдоль стен. Как ни белили стены, а видна каждая дощечка, точно не дом это, а бочка, только очень большая. И особый запах дезинфекции, какого не бывает в домах. Этот запах постоянно преследует тебя, куда бы ты ни пошел…

Новое общежитие, названное образцово-показательным, было построено по типу гостиницы. В каждой комнате поместили по семи человек.

Ребята ликовали, обходя чистые просторные комнаты, где пахло только-только высохшей краской и недавно струганным деревом.

Так празднично было на душе, что Гнатюк временами забывал даже о том, чт о произошло на заводе. Он вдоволь набегался, пока разрешили наконец переезд в новое общежитие, до хрипоты накричался, выпрашивая в коммунальном отделе шкафы, вешалки, игры для красного уголка. А потом начались споры, пока расписали, кого в какой комнате поселить. Одному хотелось обязательно на втором этаже, другой на что только ни ссылался, доказывая, что его нужно поселить на первом, третий облюбовал комнату недалеко от красного уголка, четвертый… четвертый сам не знал, чего он хочет, и путал уже готовые списки, переселяясь из одной комнаты в другую…

Когда все наконец закончилось, Гнатюк уселся на мягкий диван в красном уголке и облегченно вздохнул. Теперь отдыхать! Но именно в эту минуту проснулось то, что заглушили хлопоты во время переезда. Гнатюк вспомнил разговор с Гусевым, презрительную улыбку, скривившую тонкие бесцветные губы начальника цеха.

— Вы переводитесь в помощники машиниста. Мы не можем позволить каждому обращаться с государственным оборудованием так, как ему заблагорассудится. Ваши фокусы могут нам дорого обойтись. И я не позволю больше никаких экспериментов. В цехе есть инженеры, они пусть и занимаются технологией. А ваше дело — соблюдать установленный распорядок.

Он не дал Гнатюку ответить.

— У меня начинается совещание. Если вас не устраивает эта работа, можете взять расчет.

Сказать, что он вредитель?.. Гусев работал еще на старом заводе. Много лет работал. Он считается лучшим знатоком трубопрокатного производства. Он сумел найти общий язык с иностранными специалистами, которые монтировали завод и первые два года помогали освоить оборудование. Гусева недаром называли тонким дипломатом. Он так подошел к Карлу Шиммеру и его коллегам, что они перестали ссылаться на обязательства, принятые фирмой по договору, и рассказывали более подробно об организации производства и технологии, принятых на заводах Нейгарта. Гусев много работал. Гнатюк часто видел его в цехе ночью. Высоко держа голову и ни на кого не глядя, он расхаживал вдоль желоба, по которому вишневая труба тянулась от стана к пиле. Потом шел дальше, в отделку, и там придирчиво осматривал штабеля готовых труб… Но почему же тогда Гусев против увеличения производительности стана? Ведь каждому ясно, что цех может выпускать труб по крайней мере в полтора раза больше. Почему же Гусев взъелся на Гнатюка за то, что он добивается увеличения нормы?