Вячеслав Сукачев - Любитель парков и аллей

— Что, нравится?

Иван Семенович раскашлялся, замахал рукой и поспешно выскочил из подсобки.

— Приходи! — крикнул вслед Михаил. — Всегда рады будем!

Так вот и получилось, что Иван Семенович Сквозняков зачастил в охотничий магазин. Не то чтобы он каждый день туда ходил, нет, а вот мимо пройтись, понаблюдать на расстоянии — в этом он себе не отказывал. Бог знает, какие мысли посещали в это время его, но вдруг он обнаруживал, что идет по улице с широченной улыбкой, легкомысленно распахнув ворот рубашки и высоко вскинув голову. Иван Семенович поспешно одергивал себя, делал серьезное внушение, но уже через минуту его глаза подергивались мечтательной дымкой, губы размыкались и…

А уже был на исходе август. Притомленная за лета земля переходила в более спокойные, нейтральные тона. Правда, еще далековато было до холодов, но уже чувствовалось их приближение и в высоком ясном небе, и в мутно-свинцовой глади воды, и в тихом мерцании желтых искр среди березовых листьев.

Однажды Иван Семенович застал Лизу одну. Сидела она на стуле, облокотившись о прилавок, задумчиво смотрела перед собой, и какая-то беззащитная печаль была во всей ее маленькой фигурке. Словно бы пережила она только что большое горе, оравнодушела, смирилась с ним и теперь отдыхала в бездумии за прилавком. Иван Семенович, видя такое дело, хотел было развернуться и незамеченным уйти из магазина, но Лиза тихо окликнула его:

— А, это вы, Иван Семенович. Здравствуйте.

— Здравствуйте. — Сквозняков робко подошел к прилавку. — Я собственно, на минутку…

— Торопитесь куда-нибудь? — вяло поинтересовалась Лиза.

— Не то чтобы… Да и куда мне торопиться? Я вообще-то, чтобы вам не мешать, — путанно объяснил Иван Семенович.

— Да вы мне и не мешаете, — удивилась Лиза. — С чего вы взяли? Я всегда рада вам. За день тут столько шарамыг бывает, что хоть убегай, а с вами нормально поговорить можно.

Иван Семенович растерялся. Он не только слышал Лизины слова, он еще и глаза ее видел, а в тех глазах… А вот о том, что он в ее глазах увидел, Иван Семенович даже думать побоялся.

— Знаете что, Иван Семенович, — неожиданно оживилась Лиза, — давайте мы с вами сегодня погуляем. В парк сходим, по набережной… Вы не заняты? — спохватилась Лиза. — А то и не надо…

— Нет-нет, — живо возразил Иван Семенович, — у меня, собственно, все вечера свободны.

Вечер удался мягкий, теплый, с обилием света от медленно заходящего солнца и плавным кружением тихо опадающих листьев. В такие-то вот вечера томится душа человека легкой печалью по уходящему времени, проникаясь бренностью жизненного пути. Где-то на марях, приглушенные расстоянием, часто ухали выстрелы — началась вечерняя зорька. Десятки птиц, все лето готовившие себя к полету, тяжело и бескрыло проваливались в воздухе, безжизненно ударяясь о землю. И сколько было среди них тех, что так и не познали далеких просторов, не ощутили настоящей высоты, родившись и сгинув над голубичной марью…

— Стреляют, — вздохнул Иван Семенович, осторожно ступая рядом с Лизой.

— Все папковые патроны раскупили, — откликнулась Лиза. — Я уже два месячных плана сделала. И все идут, все идут…

— А я вот не поехал. — Иван Семенович сощурился на заходящее солнце.

— Почему?

— Собирался, а потом что-то расхотелось… Не знаю.

— А как вы, — Лиза запнулась и неуверенно закончила, — стреляете?

— Приловчился. Цевье кладу вот сюда, на сгиб. — Иван Семенович показал. — Получается удобно… Я ведь еще в детстве, мальчонкой, руку-то потерял, на пилораме городки выпиливал. Так что за это время многому и одной обучился… — Иван Семенович оживился. — Даже картошку чищу. А она, картошка-то, в руке крутится, нож то в нее идет, то мимо скоблит, но ничего.

Лиза с уважением покосилась на здоровую руку Ивана Семеновича, с трудом представляя, как это можно одной рукой картошку чистить.

— Вы что же, совсем один живете?

— Один.

— А родственники?

— Они у меня в деревне.

В это время солнце ударилось о землю, сплющилось и стало медленно оплавляться, густо выкрасив багровым светом легкое облако над горизонтом.

Иван Семенович Сквозняков разговорился и неожиданно рассказал Лизе почти всю свою жизнь, начиная с того момента, когда на красном лоскуте кожи обессиленно повисла половина его левой руки. Конечно, беды своей он вначале не постиг, детским умом не дошел, а вот как в возраст втянулся… Одно хорошо, к учению был прилежен. Сверстники его озоровали, за курево принимались, а он в это время над учебниками сидел, знания постигал. А они, знания, туго ему давались, в великих многотерпеливых трудах. Мать, спасибо ей, наставляла: «Ванюшка, ты за удовольствиями не гонись. Тебе с одной рученькой-то образование надо иметь, тогда и об удовольствиях можно будет помышлять. Кому ты, однорукой-то, ума не наживши, нужен будешь? Никому! А грамоту осилишь и женушка сыщется, и друзья обретутся». И он учился. Десять классов закончил, в сельскохозяйственный техникум поступил. Ничего, и там помаленьку учился. Но на последнем курсе случилась беда — влюбился. И так это крепко втюрился, что все учения забросил, закурил и поливать начал. Тут бы ему и каюк, потому как влюбился он безответно, безнадежно, но к этому времени случилась производственная практика, он уехал в дальнее село и там в одиночку выгоревал свою любовь. С тех пор женщин уважает, но и побаивается. Пять лет работал в управлении Сельхозтехники, а потом подвернулась работа в госстрахе. Ничего, жить можно, хотя годы и уходят…