Витаутас Петкявичюс: Рябиновый дождь

— Тебе этого выстрела, гад, за аварию — слишком мало! — вдруг воскликнул Саулюс. — Клялся, как перед богом!.. А теперь перед людьми скажи: зачем туда сунулся?!

— Саулюкас! — прервала его Бируте.

— Хорошо, под выстрел я сам подлез, нечаянно… Топите меня, презирайте, но этот выстрел был нужен мне как воздух, как вода…

— Вот и радуйся, а пока — на перо, бумагу и напиши обо всем этому сопляку-следователю, который думает, что раскрыл преступление в Далласе.

— А может, когда я поправлюсь?

— Нет, тогда будет поздно. Кроме того, ты мне на прощанье в сберкассе деньги оставил, а я их не нашла. Не отнесла ли Алдоните их этому юристу?

— Поправь подушку, — попросил больной, перевернулся в постели и потянулся к лежащему в ногах портфельчику. Вбежала молодая сестра и стала ругаться:

— Ему нельзя волноваться. Что вы здесь делаете?

— Теперь ему все можно, — равнодушно ответила Бируте.

Стасис упал на спину, полежал с закрытыми глазами и сказал:

— Раз уж так все получилось, позаботься об этих деньгах и не дай им зря пропасть.

Моцкус находился в прекрасном настроении. Оставив Йонаса и Костаса дома, он прошелся по оживленным улочкам Вильнюса, купил красивую розу и кружным путем добрался до работы. При виде его секретарша, как всегда, сунула что-то под телетайп.

— Что ты там прячешь от меня? — Он вручил ей цветок и снял пальто.

— Я не прячу, там очень удобная полочка. — Она вытащила большой свитер с высоким воротом, с елочками и большерогими оленями на груди.

— Это для лыжных прогулок? — тоном знатока спросил Моцкус.

— Нет, это выходной. Теперь такие в моде — свободно падающие, с высоким воротом, грубые… Словом, мужские, — она кокетливо улыбнулась.

— Вы могли бы посоревноваться с Капочюсом, — Моцкус громко рассмеялся. — Вчера он, пьянехонький, пытался доказать, что и на шампурах вязать можно.

— Я бы не сумела, — чуть покраснев, ответила секретарша, — но Йонас способный ученик.

— А меня ты могла бы научить? — пококетничал и Моцкус.

— Вы, профессор, только охоту любите.

— Все, бросил! Больше не упоминай об этом проклятом занятии! Если хочешь, могу тебе ружье подарить.

— Спасибо, но вязание успокаивает нервы лучше всякой охоты.

— Не буду спорить, но зачем вы, Ада, столько вяжете? Нервы у вас, мне кажется, еще в порядке, семьи нет… — Он понял, что допустил бестактность, но по инерции продолжал: — Неужели вам зарплаты не хватает?

— Зарплаты?! Что это за зарплата… Я много перепечатываю, а вязанье помогает мне сосредоточиться, руки двигаются, сон не берет, а уши все слышат.

— Все это так, но я замечаю, что свитера чаще всего мужские…

— Вы очень наблюдательны.

— «Наблюдательны»! Я еще и ревнив, — он осторожно улыбнулся. — Интересно, а кто этот счастливчик?

Секретарша сунула нос в розу и уже не посмела поднять глаза.

«Наверно, этот бабник заместитель за ней волочится», — подумал Моцкус и отеческим тоном сказал:

— Это ваше личное дело, но и мне интересно.

— Вы, доктор.

— Неужели?! — Моцкус расхохотался. — Сколько я помню, вы все вяжете и вяжете, а я с дырявыми локтями хожу. Все думают, что я очень богат, мол, щеголяет в новом костюме, при галстуке, а я, малышка, боюсь снять пиджак, потому что мой последний свитер молью побит!..

— Это нечестно. Я на самом деле вяжу для вас, только не знаю, что из этого получится. И не смею…

— А чего тут стесняться?.. Я заплачу. Ведь в магазине днем с огнем свитерок не найдешь.

— Вот этого я как раз и не хочу.

— Тогда я, Ада, отказываюсь понять вас.

— Я вяжу эти свитера к разным датам… А ведь вы даже тех, кто цветы приносит, гоните прочь.

— Гоню, потому что нечего угодничать. Но вы — совсем другое дело. Значит, вяжете и снова распускаете?

— Нет, профессор.

— Значит, складываете их в шкаф?

— Нет, доктор, я тысяч не зарабатываю.

— Простите, я вас не понимаю.

— Я их дарю.

— Да, но вы мало зарабатываете?!

— Профессор, не будьте наивны… Каждый подарок каким-то образом возвращается.

Вошел почтальон, снял фуражку и вежливо спросил:

— Наверно, очень заняты?

— Да нет. Ты заходи в кабинет и немного подожди. Я тут сделал одно из величайших экономических открытий в жизни. — Когда почтальон вышел, Моцкус, не стесняясь, открыто, посмотрел секретарше в глаза и понял, что все сказанное ею — чистейшая правда. Ему стало неловко, потому что в следующее мгновение он подумал: «Черт бы побрал этих баб!.. Оказывается, Марина была не такая уж слепая!» — Прости, я не думал, что в жизни может быть что-то подобное… — Он пятился, отмахиваясь от этого красивого свитера и от секретарши.