Витаутас Петкявичюс: Рябиновый дождь

Увидев, что она присела на койку Стасиса, Саулюс демонстративно отвернул голову.

«Совсем как Моцкус», — подумала она и нисколько не обиделась.

— Вот видишь, как все повернулось, — тихо заговорил Жолинас.

Бируте молчала, опустив голову. Не желая показать, что у нее дрожат руки, она вертела между пальцами термометр.

— Когда-то и я думал, что из рук любимого человека и желчь сладка, но, оказывается, ошибался. — Больной прижимал к губам платок и закрывался им до самых глаз.

— Тебе нельзя много разговаривать. — Она пожалела его.

— Мне много нельзя, тогда почему ты молчишь? — встревожился Стасис. — Скажи, он тебя прислал или ты сама догадалась?

— И да, и нет… Я за правдой пришла, Стасис. Ведь он нечаянно?!

— Не смеши людей, малышка, в жизни так не бывает. Никто ему не поверит.

— Тебе, Стасис, тоже не поверят, — ей было неважно, что он говорит. — Я вот все думаю: когда ты так испортился? Ведь жили как люди, даже любили и собирались детей растить… Но постепенно, исподволь ты стал страшным человеком. Что заставляет тебя идти на подлость? Неужели только болезнь, в которой ты сам, твоя глупость и ревность виноваты? Иногда мне кажется, что ты никогда и не был другим, рядом с тобой хорошие люди были, только это тебя и сдерживало, а когда остался один… Сам видишь.

— Ругайся, жалуйся, я не рассержусь. Человек сговорчивее становится, когда выкричится. Еще что скажешь?

— Если уж пришла к тебе, скажу: будь мужчиной. Хоть перед концом. Все возьми: и дом, и деньги, и одежду, и мебель, только во имя того, что в нашей жизни было светлого и хорошего, не трогай этого человека. По твоим глазам вижу: он не виновен. Помоги ему.

— А кто поможет мне?

— Я, — она не жертвовала собой, она приговаривала себя. — Это твоя последняя возможность.

«Она безумная!.. Она самоубийца!» — хотел крикнуть Саулюс, но не посмел, вспомнив только что навещавшую его Грасе.

— Вернешься? — Жолинас попытался найти ее руку.

— Нет, — она убрала пальцы. — Но тебе еще надо будет жить. И умереть тебе придется как человеку. Неужели тебе все равно, кто и как закроет твои глаза?

— Ты его очень любишь? — расчувствовался лесник.

— Не знаю, но уважаю.

— А я не мог смотреть, как ты все вздыхала и бегала за ним.

— Разве это моя вина, Стасис, если я, живя с тобой, соскучилась по настоящей мужской любви?

— Пусть и он приходит. Оба приходите. Вместе.

— Благословить хочешь или получить благословение? — Она уже все поняла.

— Вы все равно обманете меня, — встревожился Стасис.

— Если ты больше не обманешь себя, я сдержу свое слово, я буду ходить за тобой как за тяжелым больным, только не впутывай в свою беду еще одного человека: я перед тобой виновата, меня и наказывай, — она уже не могла отступать. Посмотрела на Стасиса и, подчиняясь женскому чутью, спросила: — Ведь всю эту комедию ты придумал только потому, что показался конец веревочки. Этот выстрел только отдалил от тебя петлю, Стасис, так что не перестарайся.

— Допрашиваешь? — заерзал Жолинас и даже забыл покашлять в платок. — Если так, пусть отвечает по закону. Больше я ничего не знаю.

Догадавшись, что попала в точку, она наклонилась к Стасису и, не давая ему опомниться, сказала:

— Во всей этой истории тебе ужасно не хватает одной вещи, поэтому ты и добр, и сговорчив.

— Какой? — выпучил глаза больной.

— Ружья, Стасялис. Я перевернула весь дом и не нашла его. Может, рассказать тебе, куда ты бегал с ним в тот день?

— Если знаешь — не надо. — Больной закашлялся, а потом долго исследовал платок. Ему нужно было время, чтобы как следует все обдумать, поэтому он и тянул. — Если нет бога, то должна быть хоть какая-нибудь справедливость. И я нисколько не жалею, что она, наказывая Моцкуса, избрала меня своим орудием. Приходит время, когда даже такие великаны вынуждены поклониться маленьким. Пусть и он хоть однажды почувствует, что это такое — оказаться в руках другого человека. Ничто так не возвышает человека, хотя бы в его собственных глазах, как власть над другими. Ты не знаешь, как сладко чувствовать, что ты тоже что-то можешь. Держишь этих гордецов, этих счастливчиков в своих руках и играешь ими, как тебе вздумается. За все страдания, за все унижения…

— Хватит, Стасис, хватит. Немножко поигрался, порадовался возможности отомстить, и хватит. А теперь скажи мне, как там было?

— Не скажу, — Стасис лежал, упиваясь своими словами. Он готов был пожертвовать чем угодно, лишь бы продлить это состояние.