Витаутас Петкявичюс - Рябиновый дождь

Слава богу, что все обошлось так просто, без больших слез и обмороков, без клятв и до мозга костей надоевшего шума, — он был благодарен Милюкасу.

— А как его назовем?

— Саулюсом.

И это решение жены показалось ему единственно верным: всем первенцам следовало бы давать имена отцов или дедов, — он ощущал, как чувство благодарности заливает грудь и освобождает напряженные мускулы. Потом благодарность переросла в умиление, и ему опять потребовалось собрать всю волю, чтобы не заплакать и, глотая слезы, не потерять ясность рассудка и не повысить голос.

— Грасите, я страшно соскучился по чему-нибудь острому, с лучком и перцем, — попросил он, все сильнее ероша ее волосы. — Селедочки или сухого вина…

— Я компот привезла.

— Нет, малышка, лучше водки, если можешь.

— Они не разрешат.

— А ты закрась чем-нибудь, налей в банку из-под компота и крышкой закрой. Когда-то я свою маму так обманывал.

И снова она заплакала. Только на сей раз тихо, без оханья, и даже не заметила, как на цыпочках вышли из палаты оба ее спутника. Муж гладил дрожащие пальцы Грасе, вытирал ее щеки, а перед ее глазами проплывали самые прекрасные мгновения их совместной жизни, когда они оставались только вдвоем: от того пышного, выстланного диким клевером и одуванчиками их свадебного ложа до последнего бурного сближения, когда, усталая, немного растерянная и удивленная, она спросила: «Саулюс, что это с тобой?..» И всего этого больше не будет! В голове перемешались воспоминания о приятном прошлом, ужас будущего и немного грустное настоящее. Стоящая на коленях Грасе, выплакавшись, будто уснула у него на груди, а когда очнулась, стала оправдываться, глядя на него чуть стыдливыми, но чистыми и наполненными болью глазами:

— Прости, я снова видела, как ты нес меня на руках…

— А что тут прощать, — он старался быть снисходительным и мужественным, — что было хорошего в нашей жизни, то и вспоминаем…

Благодарная, она несколько раз поцеловала Саулюса, потом случайно глянула на часы и испугалась.

— О господи, уже поздно! — Поспешно собралась и убежала со словами: — Моцкус заждется. Лишь бы на работу не опоздать. Пока тебя здесь будут держать, Саулюкас, я возьму отпуск за свой счет…

— Хорошо, я согласен, — помахал ей рукой, как всегда, когда провожал на фабрику, а сам, распаляя себя, думал, что второго такого свидания не будет, что другое уже пройдет куда прохладнее, потом все превратится в привычку, а еще позже — в горькую и неприятную обязанность. Но это уже не имело значения.

Немного погодя протянул руку к звонку и терпеливо ждал, пока прибежит сестра. Она была молоденькая и хрупкая, еще почти ребенок, бледная, с проступающей голубоватой жилкой на виске. «С этой не договорюсь», — подумал он, глядя на белые, почти прозрачные руки и изнуренное болезнями личико сестры.

— Позовите Бируте, — закончил он свои наблюдения.

— Ее нет.

— А где она?

— Я не знаю. Мне кажется, она была здесь временно, пока я болела. Все штаты теперь заполнены.

Штаты, кадры, мероприятия, точки, галочки, единицы — а где же люди? Ему хотелось спорить и ругаться, хотелось обидеть ее, рассорить всех между собой: знакомых и незнакомых, своих и чужих, хотелось взбудоражить их заплесневелые повседневные мысли, а потом во все горло заорать: «А где же люди?!»

— Тебе, малышка, лечиться надо, — подластился к сестре.

— Знаю.

— А где живет Бируте?

— Не знаю.

— Собой занята?

Девушка покраснела, опустила глаза:

— Где-то у своей подруги, у нашей старшей медсестры, но они со мной почти не общаются.

— А ты не можешь пригласить ее?

— Не знаю… Если разрешат.

Нет, девочка, мы с тобой не столкуемся, решил и громко, чтобы все слышали, уколол:

— Тогда зачем здесь работаешь, если ничего не знаешь?

И снова разговаривал сам с собой, снова ждал, как тогда, в пустой, пропахшей рябиной комнате, и снова гадал: неужели не придет? Хотя бы попрощаться. Неужели ей все равно, кто ее друзья и кто враги?..

Милюкас вошел в палату добрый, подтянутый, в кожаной куртке, ладно облегавшей его фигуру, наведя лоск на сапоги, выпив кофе и почистив зубы, словом, сделав все, чтобы парень не принял его ни за кого другого, кроме как за милиционера при исполнении служебных обязанностей.

— Здравствуй, герой дня, — осторожно прикоснулся пальцем к здоровому локтю Саулюса и поинтересовался: — Говорить можешь?

— Нет, — пошутил больной, — падая, язык откусил. Но если дашь закурить, буду болтать до полуночи, — обрадовался, увидев, как смутился милиционер. — Я понимаю, что здесь нельзя, но если вы прикажете, нашу койку придвинут к окну. Ну как?