Николай Асанов - Украденная душа

Сиромаха резко говорит:

— Ну, люди, вы видели? Если хотите, оставайтесь с этим богом, а нам помогите уехать отсюда…

Монахини, сбившись в кучу, смотрят на нас с жадным любопытством, и никто не гонит их от нас. Один из пастухов бежит к сараю и выводит оттуда лошадь с санками. Помогая Сиромахе устроить в санках Софью, он бормочет:

— Кто же знал? Кто же знал? Сказали — на увещевание! Кто же знал… — И обращается к Сиромахе: — У подножия стоит бричка, там перепрягите коня. Да нет, я сам, сам…

— Еще подвода найдется? — спрашивает Зимовеев и кивает в сторону усаженного на приступок Довгуна: — Для него.

— Найдется, как не найтись для такого дела… — бормочет тот же пастух и опять входит в сарай. Оттуда он появляется с лошадью, запряженной в волокушу.

— Садитесь, господин Довгун, — сурово распоряжается Зимовеев. — Эх, жаль, не могу я посадить рядом с вами и мать игуменью и этого иностранного господина. — Он взглядывает на окна чистого домика, в котором скрылись игуменья и Джанис, и там немедленно задергивается штора на окне.

Лошади трогаются, и мы выходим плотной небольшой толпой. За нами из ворот скита выходят и монахини. Они стоят черной стайкой, похожие на бескрылых птиц.

Мы удаляемся все дальше, и тогда в этой стайке бескрылых птиц кто-то машет нам рукой. И кажется, что это у птиц отрастают крылья. Может быть, эти черные птицы так и не взлетят никогда, но у какой-то из них такое желание возникло.

Мы идем молча возле тех саней, на которых полулежит, поддерживаемая Сиромахой, Софья. Девушка снова в беспамятстве — слишком дорого стоила ей встреча с игуменьей и особенно с убийцей ее родителей.

На повороте в ущелье мы все, как по команде, оборачиваемся и смотрим на Громовицу. Володя громко говорит:

— Да, так и не взяли горушку! Ну, да это от нас не уйдет…

Вскоре после описанных событий я уехал из этого отдаленного города в Москву.

Я оставлял позади счастливых и уверенных в своем будущем Сиромаху и его молодую жену.

Довгун признался на суде, что боялся, как бы Софья не опознала его. О ее появлении в монастыре он услышал от игуменьи.

Узнав от Зины Корчевой, что Володя Дубравка согласился помогать Сиромахе, Довгун решил «ликвидировать», как он заявил, опасную для него экспедицию.

Это признание Довгуна окончательно сразило Зину. На другой день после суда она уехала, не ища больше примирения с женихом.

Представители власти провели обследование монастыря. Но так сильна, видно, воля церкви, что только трое из самых молодых послушниц решительно заявили об уходе из монастыря.

Настоятельница вручила им документы, хранившиеся у нее, часть монастырского вклада, за вычетом сумм, которые, по ее мнению, были истрачены на их содержание в монастыре, а потом прокляла их. Впрочем, девушкам это не повредило: они поступили учиться в ремесленное училище и скоро надеются выйти на самостоятельную дорогу.

Другие монахини при опросе заявили в один голос, что они всем довольны, возврата к мирской жизни не желают, об издевательствах над послушницей Софьей ничего не слышали… Даже мать Манефа, которую целый год держали по приказу настоятельницы «в строгости», потребовала лишь извинения со стороны своей преследовательницы.

Как видно, к этим людям уже не применимы обычные мерки человеческого общества.

Львов — Москва, 1960