Юрий Лаптев - Следствие не закончено

— Эта не простит, — убежденно произнес за моей спиной Павлуша Жилин, дюжий слесарь-наладчик с рыжими волосами и поэтической душой.

— А почему? — спросил Горький.

— Чуждый элемент. Они, Алексей Максимович, на нашего брата знаете как смотрят.

— Кто — они?

— Ну… бывшие…

Мне показалось, что такое пояснение Горькому не понравилось, и я вознегодовал в душе на своего приятеля за то, что он столь упрощенно истолковал мой, как мне тогда показалось, тонкий психологический замысел. Но прежде чем я успел поправить Жилина, Алексей Максимович задал второй вопрос:

— Допустим, что учительница гимназии Ксения Николаевна Ландышева — бывший человек. Ну, а Леопольд Ястребков, по-вашему, кто?

— Это свойский парень! — снова ответил Павлуша Жилин.

— Вы думаете? — Горький с сомнением качнул головой. — А вот нам с Борисом Викентьевичем показалось, что этот стройный и самолюбивый брюнет — любимый сынок присяжного поверенного. Да и сам бывший гимназист.

— Ну что вы, Алексей Максимович! — невольно вырвалось у меня обиженное восклицание. — Разве же не видно, что Ястребков — парень из рабочей семьи?

— Вам-то, конечно, виднее. И то… — у Горького насмешливо приподнялась левая бровь. — А где, простите за любопытство, работает отец вашего героя? Если он жив — папаша.

— Жив. А работает на «Путиловце».

— Знаем такой завод. И кем?

— Формовщиком. В цехе фасонного литья.

— А как его зовут?

— Степан. Степан Иванович Ястребков.

Я отвечал Горькому не только без запинки, но и с излишней поспешностью именно потому, что до того момента, честно говоря, тоже не задумывался ни над происхождением героя своего рассказа, ни над его профессией. Да-а… До сих пор, поверите ли, стыдно — кого хотел обмануть!

— Хорошее имя, — похвалил Алексей Максимович. — Только вот нам с девушками непонятно: почему рабочий-путиловец Степан Иванович Ястребков назвал своего сына Леопольдом? В честь голландского престолонаследника, что ли?

— Ой не могу! — воскликнула неизвестно почему возликовавшая Варя Огородникова.

За моей спиной возникло веселое перешептывание и смешки, что меня не на шутку рассердило: «А еще товарищи!» Обидными и больше того — высмеивающими показались мне и последующие вопросы Горького:

— А где проживал ваш Леопольд Степанович? До женитьбы.

— На Измайловском проспекте.

— А чем занимался?

— Работал. Чем же еще.

— Где?

— Здесь. На нашей фабрике.

Снова за моей спиной возникло веселое оживление. «Вот плетет!» — жарко шепнул кто-то на всю комнату.

— Значит, вы его лично знали?

— Да! — отрубил я коротко и, что противно вспомнить, вызывающе.

В комнате стало очень тихо. И в этой настороженной тишине особенно ясно прозвучал обращенный ко мне укоризненный вопрос Алексея Максимовича:

— А почему, собственно, молодой человек, вы сердитесь на меня?

Ох, как трудно, как неимоверно трудно было мне выдержать взгляд Горького, казалось проникающий сквозь глаза мои в самую душу. И еще труднее услышать такие слова:

— Не верю я вам. Не верю… Вот хорошо сказали устами озорного героя своего Алексей Толстой и братья Жемчужниковы: «Если ты не знаешь ирокезского языка, избегай изъясняться на нем, а также высказывать о нем свое суждение». Полезные слова. А вот вы — молодой сочинитель — высказываете нам свое писательское суждение о том, в чем сами толком не разобрались. О людях! Я ведь не случайно попросил вас заполнить анкету за Леопольда Ястребкова; автор обязан знать о своем герое все; видеть его и дома, на Измайловском проспекте, и на работе, слышать его голос, мысли его знать. А вы… хотя вы и уверяете нас, что прообраз Леопольда Ястребкова работает здесь поблизости, — не верится что-то. Думаю, что если мы с вами — как два собрата по перу — возьмемся за ручку и пройдем по всем цехам вашего завода… Впрочем, зачем ходить; вот они сидят за вашей спиной, товарищи ваши, заводские ребята. Повернитесь к ним лицом и присмотритесь внимательнее; ну что общего у этих живых и по-живому привлекательных молодых людей с вашим выдуманным себялюбцем? Начнем с того, что никакими оранжевыми платочками нельзя оправдать хамства. А ваш Леопольд — хам! И то, что вы, как автор, ему симпатизируете, — не делает вам чести. Это он — чуждый элемент, а не Ксения Николаевна, которую вы невзлюбили. И вообще, друзья, я бы на вашем месте с бо́льшим уважением отзывался о людях, которые в большинстве своем всегда играли в обществе прогрессивную роль. А когда под непосредственным впечатлением прослушанного рассказа вон тот не злой молодец с веселыми глазами назвал старую учительницу бывшим человеком, — скажу прямо, — мне это не понравилось. Хочу напомнить вам, товарищи, только один факт: отец нашего Владимира Ильича, Илья Николаевич Ульянов, был одно время учителем Пензенского дворянского института, а затем, до переезда в Симбирск, преподавал в мужской и женской гимназиях города моего — Нижнего Новгорода… Зачем же понапрасну обижать ни в чем не повинную женщину. Ведь именно вы — молодые писатели обновленной земли русской — обязаны воскресить светлую традицию подлинно народной литературы — былин и сказаний о людях сильных, мужественных, прямодушных…