Юрий Лаптев - Следствие не закончено

— Ну, старик, раскошеливайся!

— Что это значит, товарищ Васильчиков?

— А то, что наш брат строитель — теперь по городу первый человек!

— Допустим. Но мне лично такие слова приятнее было бы услышать со стороны, — сказал Федор Федорович. Подумал и добавил поучительно: — Поскромнее, поскромнее нашему брату надо держаться, Павел!

— Что верно, то верно! — охотно согласился с Потугиным инженер, однако тут же внес поправочку, которая Федору Федоровичу не понравилась: — Только напрасно, дорогуша, вы себя зачисляете в разряд «нашего брата». Вот ты, говорят, уж диссертацию подготовил по перепланировке городов земли русской. Молодец, в науку врастаешь! Не то что мы, рядовые градостроители!

И хотя это была сущая правда, разве мог такой разговор понравиться Федору Федоровичу? А кроме того, было и еще одно обстоятельство интимного свойства, которое обостряло отношения между двумя бывшими однокурсниками и приятелями.

В общем, и встреча с инженером Васильчиковым не внесла успокоения в душу Федора Федоровича.

И когда — уже на исходе приемных часов — в кабинете появились четыре старика, сопровождаемые Василием Васильевичем Трофимовым, Потугин сидел в своем кресле красный, возбужденный и запыхавшийся, словно только что участвовал в пробеге по пересеченной местности.

И черт его дернул затеять это празднование!

— Вот, Федор Федорович, с жалобой пришли товарищи, — сказал Трофимов, улыбаясь непонятно.

— На кого? — спросил Потугин без улыбки.

— Похоже, на нас: обижаются, видишь ли, стекольщики наши на то, что мы решили перебросить бригаду каменщиков со строительства бани на комбинат, в связи…

— «Обижаются», товарищ Трофимов, — это не то слово, — вежливо поправил Василия Васильевича Костричкин.

— Вот и главное, — поддержал учителя Иван Нефедович Козлов. — Это дядя мой — Коршунов Еремей Петрович — года три, надо быть, на Москву обижался, а она, «страдалица», и не знала.

— «Обиды нет, есть горькое недоуменье!» — раскатисто, как под занавес, подал реплику и актер Средневолжский.

— Знаете что, товарищи… Если бы кто-нибудь из вас сегодня посидел часок на моем месте… Вот! — Потугин поднял со стола блокнот и начал раздраженно листать испещренные записями страницы. — Для того чтобы удовлетворить хотя бы половину этих претензий, всем нам придется плюнуть на свои дела и заняться достройкой и ремонтом. Смешно!

— Простите, Федор Федорович, — вновь учтиво заговорил учитель Костричкин, — вы высказали слова, отнюдь не смешные, а разумные. Даже весьма разумные! Да, сейчас необходимо, чтобы не только мы с вами, а каждый крайгородец почувствовал себя полновластным хозяином города!

И хотя эти слова старого учителя не то чтобы понравились Потугину (хозяин — слово индивидуальное), Федор Федорович сказал:

— Само собой разумеется!

Из дальнейшего разговора выяснилось, что старички пришли не просто с жалобой, а так же, как и комсомольцы, с конкретным предложением, которое Иван Нефедович Козлов сформулировал так:

— Верно вчера сказал Василий Васильевич: в настоящий момент для наших строителей каждая пара рук — находка! Вот мы и прикинули между собой: ежели взяться за это дело с умом, по-стариковски, — сложим мы эту самую баню в лучшем виде, ведь руки-то, вот они! Только вы спустите от себя распоряженьице, чтобы нам выделили бригадира.

Нельзя сказать, что благородная инициатива престарелых тружеников обрадовала прораба Анну Петровну Захарову. И когда Трофимов предложил ей возглавить почтенную бригаду, молодая женщина сказала с сердитым недоумением:

— Это же людям на смех — богадельня, а не бригада!

Однако в конце концов согласилась и Захарова:

— Ну ладно, не знаю, кто будет кирпич на помости подавать, а уж песком моя стройка будет обеспечена!

Зато у мамаши Федора Федоровича эта идея вызвала одобрение.

— Федя, голубчик! Неужели ты не понимаешь, что вы напали на золотую жилу! — воскликнула Фелицата Ивановна, патетически прижимая руки к груди. — Ведь тебе удалось разбудить активность масс! Такое дано не каждому!.. А теперь очень важно возглавить этот патриотический порыв и направить его в соответствующее русло.

Вот оно, материнское сердце!

И не зря Федор Федорович, направляясь вечером в гости к Петру Ананьевичу Костричкину, всю дорогу мурлыкал себе под нос песенку, перефразировав ее под свое настроение: