Илья Лавров - Девочка и рябина

— Ничего-то ты не смыслишь, Снегирь! — махнул безнадежно Кудряш и глянул на Северова, как бы говоря: «Слыхал этого болтуна?»

«Да, да, да, — радостно и взволнованно думал Алеша. — Забираться в такие вот драгерки, на лесосеку, в цехи к токарям, в шалаш к паромщику, в кабинет к доктору — вот где прииски, вот где черпать сердцем золото».

На другой день Алеша сидел в кабинете Осокина и рассказывал, как Линочка приехала к Касаткину.

Начальник смеялся до слез.

На его столе в кувшинчике — алая роза.

— Вот ваша дочка хотела устроиться к нам в театр, а я хочу к вам на прииск. Возьмете?

— А чего вы здесь не видели? — спросил Осокин, думая, что актер шутит.

— Все не видал. К вам комсомольцы едут по путевкам. Возьму и я путевку. — Алеша говорил серьезно.

Осокин удивленно потеребил рыжую бородку. Заботливо отогнал муху от розы.

— Послушайте, вы же неплохой актер. Я видел вас в «Лесной песне». Это просто хорошо!

— А я хочу еще лучше. Потом вернусь в театр.

Осокин внимательно глядел в нежное лицо, усеянное родинками.

— Ну что ж, к цели каждый идет своим путем. У нас хороший Дворец культуры, самодеятельность — милости просим!

— Только на строительство. Штукатуром, маляром, каменщиком — кем угодно! — волнуясь, решительно говорил Алеша.

— Ладно! Мы строим обогатительную фабрику.

— А летом на драгу матросом!

— Договорились!

Две недели играли на прииске и две недели лил дождь. Весь июль был полон гроз, молний и оглушительных громов, В это утро дождь внезапно кончился и засияло солнце.

Актерам нужно было немедленно уезжать. Но робкая речушка, на середине которой еще недавно мокли бочки, превратилась в могучий поток. Среди него стояли затопленные рощи берез, осин и лиственниц. Новая, бушующая река смыла мост, километровый кусок шоссе.

Машины не шли. Пешком тоже не пройти. Впереди — поток, позади — сопки и тайга. Прииск был отрезан. Актеры застряли по крайней мере на неделю.

— Это невозможно! Это чудовищно! — хваталась за голову Дьячок. — К черту летит весь план, срываются спектакли, задерживается отпуск!

Дьячок, Воевода и Караванов в «Победе» Осокина помчались к мосту. Мутный поток, шириной с полкилометра, бушевал, кипел. Плыли бревна, кусты, охапки сена, вывороченные деревья.

Дьячок тоскливо взирала на воду.

— Что делать?! Что делать?!

— А вот, что они, — показал Караванов.

Солдаты в большой понтонной лодке, толкаясь шестами, переправляли во флягах молоко и сметану с подсобного хозяйства.

— Гениально! На лодке! Плывем на лодке! — вдохновенно возопила Дьячок, носясь по берегу. — Вон два грузовика на том берегу, они перебросят на станцию.

Привезли актеров.

Полыхалова, увидев поток, даже побелела:

— Вам что, артисты — бидоны с молоком?! Плевала я на ваши спектакли! Мне жизнь дороже! Вот поезжайте и сами играйте. Дураков нашли. Никуда не поедем!

— Да подожди, чего ты раньше времени горячишься? — огрызнулся Дальский. — Здесь тоже сидеть не больно-то сладко!

Алеша страдал: слова, голос Полыхаловой — все мучило, приводило в ярость, ранило сердце. Стоило побыть около нее, и он чувствовал себя разбитым, больным.

— Товарищ Полыхалова, — строго заметила Дьячок, — на это есть коллектив! Как он решит, так и будет.

Полыхалова по-мужски широко расставила ноги, уткнула в бедра кулаки, закричала:

— Коллектив! Тонуть буду я, а не коллектив! Пока здорова — всем нужна, а заболеешь — все спиной повернутся!

— Валентина Петровна, вы не забывайтесь! — резко оборвал ее Караванов.

— Думайте, что говорите! — вспыхнул Воевода.

— Если тебе, матушка, коллектив не по нраву, лучше черкни-ка заявление — плакать не будем. Сыщи себе театр по душе! — рассердилась Снеговая.

— И действительно, слушать противно! — отвернулась Юлинька.

Полыхалова смутилась и сразу же сбавила тон:

— Да ведь, товарищи, поймите…

— Мал клоп, да вонюч, — философски изрек Никита.

Все расхохотались. Полыхалова, красная, уничтоженная, отошла за куст. Ее пестрая шея раздулась.

«А солдаты все видели, все слышали. Усмехаются, — подумал расстроенный Алеша, поглядывая на лодку. — Как же они после этого будут смотреть на нас в спектаклях?»

На душе стало противно и печально.

Годы живет этакая Полыхалова только для себя, а раз для себя, то, значит, живет мелочами, глупостью, отравляет жизнь и себе и другим. Начисто забыла она, что такое жизнь души. Вот сейчас полна бессмысленной злостью, а рядом такое чудо: яркая, промытая трава и огненные саранки торчат из луж. Что ей до этого! Она слепа.