Илья Лавров - Девочка и рябина

Северов еще больше побледнел. Он решил, что это судачат о нем.

Юлинька взяла его под руку, увела в темный угол за избу с полотняными стенами, на которых нарисованы толстые бревна, и слишком бодро, слишком весело стала уговаривать:

— Да ты не вешай нос! Получится! Ей-богу! В нашем деле всегда так!

И тут же поморщилась, услыхав свой фальшивый голос. Она поняла, что уже не верит в Алешу. И даже испугалась.

— Э, да чего там! — в отчаянии отмахнулся Северов. — Я, должно быть, как тот Кадя с подбритыми бровями, ничего не знаю о людях!

Он сказал и сам поразился этой мысли.

А Юлиньке почему-то вдруг стало скучно его уговаривать. Поймав себя на том, что слушает не Алешу, а репетирующего Караванова, она покраснела и быстро отвела виноватый взгляд, стала водить пальцами по бревенчато-полотняной стене избы. Вся изба колыхалась.

«Играл колхозников, рабочих! А как они живут? Как работают? О чем думают? Да какая же разница между мной и Кадей?» — все больше поражался Северов.

«Что происходит? — думала Юлинька. — Вот мне все скучнее и скучнее слушать его. И все приятнее, все интереснее быть с Каравановым. Нет, нет, это неправда! Это ошибка! Караванов просто много знает, много пережил и поэтому… А Алеша — это…» Юлинька как можно ласковее улыбнулась ему, но улыбка получилась притворной. Презирая себя, она отвернулась.

…Алеша быстро шел по улице.

Конечно же, он и Кадя — птицы одного полета! И тут, словно озарило его прошлое, он даже остановился: молодому давали небольшие, легкие роли, и он играл их хорошо. Но когда стали поручать серьезные, он поблек. Ему не удавались характеры, во всех ролях он был одинаков. Бывало, сам поражался: что же случилось? Ведь его всегда считали одаренным. Почему он вдруг стал однообразным?

И он тогда решил, что плохи режиссеры. Перессорился с ними в Нальчике. Подал заявление об уходе. Его не удерживал. Это было горько. Значит, он не нужен театру?

А теперь, выходит, это не режиссеры, а он плох? Что же делать?

Мелькнуло лицо Голобокова. Старик» бормотал: «Они жизни-то и не нюхали!»

Алеша, забывшись, прошел мимо столовой.

Кругом была осень — пестрая, как цыганский платок. Солнце такое ослепительное, что огонь спички почти невидим.

Среди прозрачных желтых березок резко выделялись алые, пылающие осинки. Листья их не трепетали, а болтались, точно привязанные нитками.

Алеша взглянул в бездонное небо, и захотелось все забыть. Уж очень четко был начерчен клин отлетающих журавлей. Уж очень призывно попрощался вожак: «Курлы!» Умчаться бы за ним, умчаться!

Утром Северов, в одних трусах, накинув пальто, мрачно выглянул в коридор. Никого не было. Он подошел к дверям напротив, дернул — дверь оказалась запертой. Злясь, громко постучал. Никто не ответил, только мяукнул котенок Филька. Алеша услыхал ид лестнице женские голоса, метнулся, к своей двери, скрылся в комнате.

— Вот проклятый, — бормотал Северов, — куда он уплелся?

Дело в том, что кровать у Касаткина была без сетки, и Алеша с вечера стелил свои брюки ему под матрац на доски.

— Ты — боров тяжелый, за ночь хорошо отутюжишь.

По утрам Касаткин долго спал. Он вообще так спал, что его почти невозможно было разбудить. Иногда Северов бил в дверь кулаками, и ничего не помогало. Слышался храп да еще мяуканье испуганного Фильки, любимца Никиты.

Касаткин не раз опаздывал на репетицию, получал выговора.

Два дня назад он опоздал на полчаса. Скавронский сидел в фойе и стучал пальцами по столу, — без Касаткина он не мог начать работу. Актеры притихли на диванах у стен. Наконец появился сияющий Никита, с невинным заспанным лицом и с детски кроткими глазами. Скавронский засопел.

— Неженцев! Сегодня же подать докладную!

Никита сделал испуганное, изумленное лицо, выхватил часы, показал Сенечке.

— Врут на час, — сверил тот со своими.

Тогда Касаткин яростно хватил часы об пол — колесики, винтики раскатились по всему фойе.

— Извините, — взмолился он, — подвели, проклятые! У бедного Ивана везде изъяны!.

После такого самоотверженного поступка Скавронский смягчился:

— Зачем же так? Часы денег стоят.

Северов подобрал футляр и сунул в карман — он узнал бутафорские часы, с которыми играли на сцене многие актеры.

С Касаткиным постоянно что-нибудь да случалось. И такое, что потом весь театр хохотал.

Вчера, например, в два часа ночи Караванов проходил мимо его комнаты и увидел, что вся дверь курится, в щели ползет дым и на весь коридор пахнет горелым. Он принялся барабанить, сбежались соседи. В комнате заскрипело, загрохотало, потом будто куль с пшеницей шмякнулся. Дверь распахнулась и с клубами дыма вывалился в трусах ошалевший, ничего не понимающий Касаткин. В комнате на кровати светились два огненных венка: один с тарелку, другой — с блюдце. Пришел Касаткин с каких-то именин, лег, закурил и мгновенно уснул, опустив руку с сигаретой на одеяло.