Станислав Мелешин - Любовь и хлеб

Пашка весь рыжий — волосы будто пламя над головой. Лицо рябое — в детстве болел оспой. Когда Пелагея уходит в тайгу на добычу, сын остается за хозяйку. Сидит у двери, сложив руки на коленях, и поет, бездумно качая головой из стороны в сторону. Или спит в огороде, наевшись огурцов и моркови. Днем в избу Пелагеи приходят кому не лень и требуют Пашку для работы: сторожить сельсовет, косить травы, колоть дрова или переносить на плечах что-либо тяжелое. Тогда прибегает Катерина и уводит его к себе. Она растолковывает ему все, что он должен делать и какую плату надо требовать.

Катерина — тоже брошенная, с тремя ребятишками, молодая испуганная женщина. У нее своя юрта, огородик, и Пашка почти живет там. Катерина жалеет его и делает все, чтоб парня не обижали. Он привязался к ней и часто ночует в ее юрте. Катерина днем относится к нему как к своему сыну, а ночью как к мужу. Она старше Павла и называет Пелагею «матушкой». Охотница не любит ее за кротость, набожность, ей кажется, что в этой женщине поселилась сама тишина, но уважает ее за заботу о Павле. Павел и Катерина любят друг друга, над ними смеются все в деревне, и Пелагея не знает, как отвадить сына от тихой женщины.

…Пелагея подумала, что вот и сейчас Катерина пришла уже в ее избу и прибирается, ждет, когда проснется Павел, чтобы увести его к себе и накормить.

Охотница ревниво вздохнула и поспешила к себе домой. Захотелось увидеть сына, будто он еще совсем маленький и спит в зыбке, хотя зыбка давно заброшена на чердак и Пелагея разводит в ней капустную рассаду.

Земля уже стала желтой от солнца, и белая черемуха поникла от утренней жары. Деревня давно проснулась: бабы гремят ведрами, спускаясь на берег, лают собаки, бродят около черных от пыли заборов тощие козы, босоногие мальчишки толпятся у сельсовета, где остановилась грузовая машина. Навстречу Пелагее шли полные, раздобревшие женщины со стиркой, замолчали, поравнявшись с ней, оглядели ее, расступились — дали дорогу. Пелагея почему-то подумала: «Пора брать Павла в тайгу, на медведя, к бабе начал ходить — мужиком стал… Пора!» — и обрадовалась этой мысли.

Пашка уже проснулся. Он, полусонный, почесывал грудь, сидел на кровати, свесив ноги в подштанниках. Когда Пелагея вошла в избу, он, всхлипывая, встал, высокий и толстый, и протянул к ней руки:

— Мам-ка-а! И-исть!

«Эк, вымахал, силища!» — грустно подумала мать и похлопала его по плечу:

— Сейчас.

Когда он ел, радуясь, сваренное мясо, Пелагея осторожно опросила:

— Паша, пойдем в тайгу, на добычу?!

Пашка, увидев злые зеленые глаза матери, поперхнулся, остановившись, и посмотрел на нее испуганным подозрительным взглядом. Пелагея сняла ружье и щелкнула затвором: — Пойдем, охотником станешь!

— Еще убьешь… — задумчиво ответил сын и заморгал глазами.

Пелагея скривилась и прикусила губы. Ей хотелось закричать от обиды, слезы так и прихлынули к глазам. Ей стало больно и она заторопилась — чистила ствол ружья паклей, делала пыжи.

— Я уж лучше дома, — восхищенно проговорил Пашка, будто гордясь собой.

— Эх ты… неудобный! Или женить тебя?! — Пелагея рассеянно оглядела избу, сняла с гвоздика, вбитого в бревно стены, патронташ, что висел рядом с оленьими рогами.

— Женить… — Пашка не понял и заплакал, будто мать придумала для него страшное наказание. Она прижала сына к своей могучей груди и стала осторожно гладить его рыжие волосы.

Пришла Катерина, робко встала у двери, заметив, что Павел плачет на груди у матери. Пелагея хмуро взглянула на женщину и, оттолкнув сына, встала.

Катерина вышла на середину избы и поклонилась:

— Ой, матушка, не надо обижать Паву…

Расплывшаяся, чуть согбенная, в зырянском цветном платке, повязанном на голове тюрбаном, она подставила свое красивое лицо с веснушчатым носом свету из окна, положив руки на живот, преданно заглядывая в глаза Пелагеи сбоку, будто подглядывая мысли.

— Зачем пришла?

Не любит Пелагея тихих и слабых, они всегда пугливы. Вот пришла Катерина, и сын Пашка уже не ее: кто-то второй о нем думает и заботится. Это и приятно ее материнскому сердцу, и плохо. Пашка перестал плакать и заулыбался, глядя на Катерину, как на игрушку. Катерина попросила:

— Дай мне его. На день. Травы для коровушки покосить, а уж я его и выкупаю и покормлю.

— Я же приказала тебе не приходить больше и не травить Павла.

— Мне ведь тоже его жалко. Да разве ж я что… Да я, матушка, Паву-то берегу и ласкаю, как родинку мою несчастную, кровиночку…