Станислав Мелешин - Любовь и хлеб

— А не обманешь? — просто спросила Пелагея, чувствуя рукой, как колотится сердце, радуясь тому, что, может быть, настал день, когда придет любовь и она выйдет замуж. Высокий веселый плотогон ей понравился.

— Как полюбишься… — ответил он, обнял ее рукой за плечо, как товарища, и проводил до огорода.

Вечером на улице плотогоны курили с мужиками, звали с собой на плоты, хвалили заработок. Пелагея искала глазами своего знакомого, находила, стояла с девками, лузгая семечки, поодаль, слушая, как раздобревшие деревенские мужики уговаривали плотогонов бросить свое «деревянное дело» и остаться жить в тайге, ходить на охоту, обещая невест. Называли Пелагею, хвалили рост и тело, бахвалясь, что отдадут ее первому, кто останется. Может быть, тогда зародилась в душе Пелагеи надежда, — первым останется тот высокий рыжебородый плотогон, что видел ее всю на берегу. И он остался. Ночью они лежали с Пелагеей на сеновале. Григорий, заложив руки под голову, смотрел на звезды и жаловался, что не может найти счастливой жизни. Говорил, что был женат. Жена — сущая ведьма, тощая и злая, и не было детей от нее. Пелагея удивилась тогда: как могла у женатого человека быть несчастливой жизнь?! Она прониклась жалостью к Григорию и поняла, что есть на свете плохие люди, с которыми даже веселый сильный человек не сможет ужиться и создать семью.

Пелагея неделю была счастлива: Григорий ласкал буйно и нежно, пугали только глаза его — с каждым днем они становились все грустнее и задумчивее. Потом в деревне остановилась вторая партия плотогонов — только на одну ночь, а утром плотогоны уплыли. Уплыл с ними и Григорий — веселый человек! Пелагея стояла на берегу с обидой на сердце, — он не сказал ей о том, что уйдет! Полтайги было связано в плоты, полтайги тяжело и громоздко двигалось по речному течению. Унес ее сердце с собой Григорий, остался в груди камень! Бросилась за ним — бежала долго по берегу. Кричала: «Вернись! Люблю!» Плоты уплывали дальше, дальше… Тогда и она, сбросив одежду, поплыла в холодной воде за плотами, но отстала. А когда обессилела, вылезла на берег, села на камень и зарыдала, первый раз в жизни. Вот тогда и заполнила ее всю злоба и сожаление о том, что была любовь один раз, а она сама — и женой не была! Все видели, как она плыла за плотами, все видели, как она рыдала, и многие смеялись…

Пелагея до ночи не возвращалась домой, все стояла на скале, разглядывая родную нелюбимую деревню.

Там в избах кержацкий люд: добытчики рыбы и дичи, коровники и лошадники, менялы и барышники. Им под стать поденщики леспромхозов и геологоразведочных партий, мастеровые — рублевики, огородники. Хозяева! А еще неприкаянные вольные людишки — плотогоны и проводники, лесорубы. И сам по себе — добрый, наивный полубродячий народец манси в дымных юртах. Вольготно, привычно и сытно живется на иждивении у богатой зауральской природы. Пересели их из тайги в степь — станут никем, пропадут без добычи.

Кругом тайга на земле, воды у берегов, травы и каменья — все та же далекая глухомань с дымками над избами, с пирогами, с охотничьим громом и ревом, с похвальбой и самогоном, с ножами под ребро, с кострами кержацкой суровой любви, с мертвой хваткой изуверской старообрядческой веры, с отпущенными скрытными людьми, оседающими в этих богатых вольных деревнях.

И она догадалась тогда, что вольный плотогон Григорий сбежал не от нее, а от такой жизни. Этот мир, в котором она живет, показался ему малым и тесным, так же как и ей. И с тех пор она возненавидела всех. И ее перестали любить. Тогда она решила, что в жизни надо быть очень сильной, ничего не бояться и любить только самое себя. Сменяла лодку на ружье у тихого старика Мухина — известного в деревне ремесленника-умельца. В огороде упражнялась в стрельбе, срезала выстрелами зеленые шишки мака. Бабы шарахались в сторону и зло шептались: мол, рехнулась! Мужики посмеивались. Уходила в тайгу на неделю — возвращалась с богатой добычей. Подружилась с мужиками, стала пить самогон и ходить с ними, в тайгу. Радость приносила удачи, а время принесло горькое материнское счастье. Родился сын хворый и долго орал. Пелагея обрадовалась, повеселела, ласково называла ребенка «оратором». Подруга — фельдшерица Раиса Завьялова, осмотрев дитя, покачала головой и объяснила, что сын родился хворым от простуды. Пелагея погрустнела, вспомнив, как километра три плыла в холодной воде за плотами. Надеялась, что ее Пашка станет взрослее, выправится в хорошего мужика. Но и в двадцать лет Павел не выправился — так и остался слабоумным.