Владимир Дудинцев - Белые одежды

Светозар Алексеевич кончил читать и сел. Долго стояло непонятное, подогретое любопытством молчание. Потом Саул затряс около виска пальцем:

— Товарищи! Давайте вспомним, кто мы и чью газету читал нам академик Посошков! — голосом подростка прорезал он тишину. — Испытанное правило! Оно никогда нас не подводило: то, что враги хвалят, мы должны уничтожать!

— Вы не уничтожаете, а крадете это. И выдаете потом за свое.

— Светозар Алексеевич! — Варичев даже привстал. — О чем вы? Такие обвинения надо подтверждать…

— О чем? Про «Майский цветок» я. Его у меня на глазах растил Иван Ильич. И начинал с проклятого колхицина. Без колхицина не было бы никакого «Майского цветка»! И на глазах у меня было несколько попыток украсть с делянки ягоду. И, наконец, автором сорта стал академик Рядно.

— Наглая ложь! Он вырастил этот сорт на основе мичуринского учения! — крикнул кто-то в задних рядах.

— Во-первых, Мичурин имеет к нему лишь косвенное… А во-вторых, это не учение, — ответил Посошков, привстав и оглянувшись в зал. — Это настроение. С его помощью сорт не вырастишь. Если не начнешь с того приема… О котором это учение умалчивает… Приема, известного всем нам… Многократно применив который, Адам и Ева произвели род человеческий. Классический вейсманистско-морганистский прием с участием тончайших клеточных структур. С участием того самого единственного объекта, который изучают эти схоласты, как вы их называете…

— Ближе к делу, Светозар Алексеевич, — Брузжак совсем лег на бок, сладко любуясь Посошковым. — Художественные образы у вас получаются, мы давно это знаем. Вы же златоуст. Объясните, почему вы, как князь Курбский, кинулись искать правды в стан врагов? Не похоже ли это на измену Родине?

— Изменить Родине — это значит, дать что-нибудь врагу. Чтобы он мог воспользоваться против нее. А я ничего врагу не дал… Я Родине спас то, что вы совсем было похоронили…

— Ничего врагу не дал! — громко зашипел Саул, прицеливаясь. — Кроме грязи! Кроме гря-а-ази! Чтоб швыряли в нас!

— Ага! Так-так… Вы считаете это грязью. Ценное признание. Так вот, вся эта грязь пока осталась здесь. Туда попала слава. Там кричат о нашем приоритете, об успехе, вы это слышали. Да, теперь кое-кому придется почесаться, грязи налипло достаточно. Потому что про Ивана Ильича услышат теперь все…

— По-моему, и вы… вы были председателем на том собрании, где мы Стригалева… — Варичев кисловато улыбнулся одной щекой и одним глазом.

— Вот я и внес свою часть в дело очищения… — тут же ответил Посошков. — Но я о другом. Узнают не столько там, сколько здесь. Те, кого вы старательно обошли информацией. В итоге могут быть приняты меры, полезные и для престижа, о котором вы печетесь, по-моему, неискренне… И для освежения воздуха и науке.

— Вы считаете, что скандал поднимет наш престиж? — негромко спросил Варичев.

— До скандала еще очень далеко. И потом стоит ли его бояться тем, кто не замаран? Скандал — это факел, говорящий всем, что общество не терпит злоупотреблений ни с чьей стороны. Скандал порочит людей, но не общество. А вот уклонение, сокрытие скандала оберегает людей, но порочит общество. Пожалуйста. Выбирайте!

— Где вы берете ваш колхицин? — спросил Саул.

— Колхицин? Вот он! Могу показать, кто не видел. — У Светозара Алексеевича в руке уже ярко белел флакон с порошком. Академик высоко поднял его. — Подарил эту вещь для передачи Ивану Ильичу доктор Мадсен, чью статью я сейчас… Один из крупнейших…

— Махровый реакционер, генерал от вейсманизма-морганизма, — вставил Саул.

— Один из крупнейших исследователей растительной клетки, автор нескольких известных сортов картофеля. Он передал это для Ивана Ильича. Это чистый белый колхицин, редчайшей чистоты, нигде не найдешь такого, даже за золото…

— Он вам колхицин, а вы и хвать… Поймите, он же вас за руку взял и в стан расистов!

— Ох… — вздохнул Светозар Алексеевич и повел усами в сторону Саула. — Прямо хоть караул кричи. Я вам толкую простые вещи. Как этого не понять? — заговорил он тихо, но почему-то эти тихие слова стали особенно слышны. — Что украшает народ? Деятельность. Ее плоды. Вот передо мной… перед нами неоспоримый плод… Который должен украсить… Товарищ Брузжак требует, чтобы я этот плод вытравил, живьем закопал. Потому что плод получен вопреки построениям «корифея». Кое-кто за этим плодом, к тому же, охотится. Что же делать? Как спасти и плод, и наш приоритет? Писать товарищу Сталину? Уже писано, не помогло, чуть не испортило дело…