Михаил Алексеев (Брыздников) - Девятьсот семнадцатый

— Хорошо смотришь, Гончаренко? — спросил Драгин, стараясь перекричать шум мотора.

Гончаренко в отвес кивнул головой.

— Где же он запропал? Ведь скоро завод. Уж не повернул ли он назад? — рассуждал сам с собой Гончаренко.

Но вот его внимательный взгляд разглядел у далекого горизонта еле заметное, пыльное облачко. Облачко быстро приближалось и скоро выросло в окутанную пылью быстро мчавшуюся тройку. Седоков не было видно, но Гончаренко уже твердо был уверен, что это едет Дума.

— Едет, — громко крикнул он, довернувшись к Драгину.

— Нужно загородить дорогу, — приказал шоферу Драгин.

Шофер, солдат в шапке пилота, искусно заманеврировал машину и стал по середине дороги, загородив всякий проезд.

Тройка замедлила бег и встала. Кони бешено грызли удила и били копытами о камни шоссе. Бородатый кучер что-то кричал негодующе, размахивая в сторону шофера кнутом. Но за шумом мотора его крики не были слышны.

Тройка начала заворачивать назад, и тут Гончаренко увидел Думу. Дума сидел, развалившись в коляске, одной рукой обнимая какую-то полную женщину в пестром шелковом платке и в растрепанном платье, а другой придерживал стоявшую у ног четверть. На противоположном сиденьи лежал большой наполненный чем-то мешок.

— Он? — спросил Драгин.

— Да, Дума, — ответил Гончаренко.

Шум мотора умолк. Драгин вышел на дорогу, вынул из кармана своего френча браунинг, подошел к коляске, точно разминаясь, и сказал:

— Гражданин Дума. По распоряжению совета ты арестован.

— Брось баловать, — негодующе закричал Дума, сильно оттопырив толстые губы. — Не на такого напал, чтобы арестовать. Вот мой мандат.

Дума с важным видом небрежно протянул Драгину какую-то донельзя потрепанную бумагу, для прочности наклеенную на полотно.

— Ну, вылезай. Чего очки втираешь? — Драгин поднял браунинг в уровень лица Думы. Дума побледнел и слабым, прерывающимся голосом спросил:

— А за что?

— За грабежи и дискредитацию революционной власти. Ну, вылезай, что ли.

Дума отнял руку от женщины, которая равнодушно наблюдала всю эту сцену, и спрыгнул на дорогу.

— Кто эта женщина? Жена?

— Нет… Так, знакомая — с завода.

— А что в мешке?

— Сахар.

— Откуда достал?

— Рабочие дали.

— Мародер. Ну-ка, кучер, заворачивай.

Думу усадили в автомобиль. Когда машина зафыркав, тронулась в путь, Дума заплакал. Плакал он до тех пор, пока не заметил и не узнал Гончаренко. Тут лицо Думы передернулось злобой.

— А, так это ты, — громко сказал он.

— Да, это я, — нахмурив брови, ответил Гончаренко.

— Ну, хорошо, мы еще посчитаемся с тобой.

— Нам не в чем с тобой считаться.

А Драгин между тем говорил Абраму:

— Вот такие, как этот Дума — паразиты от революции. Я лично стою за то, чтобы их физически уничтожать.

Дума опять заплакал. Его топорное лицо вымокло от слез.

Прибыли на завод. Думу заперли на замок в одну из каморок заводоуправления. Вызвали председателя завкома и директора. Оба явились взволнованные. Директор, чуть не плача, умолял Драгина спасти их от Думы. А председатель завкома говорил:

— Этот Дума наделал делов. Рабочие хотят завод бросить. Решили было склады разорить, да кое-как охрана удержала. У нас свыше полмиллиона пудов сахару на складах. Ну, Дума предложил рабочим разделить сахар поровну, по тысяче пудов на человека, да и бросить завод. К чорту, мол. Ну, рабочие поддержали. — Работаем, работаем, — говорят, — а хорошей жизни не видно. Чтобы погулять, не видно. Правильный, мол, человек Дума. — Ну, а завод наш казенный — работаем на армию. Прямо беда!

— Хорошо, что приехал, — захлебываясь, говорил директор. — Через час фельдшера решили расстреливать и ни за что. Есть постановление общего собрания. Помочь надо как-нибудь. Пожалуйста. Ведь это же анархия. Ведь так работать нельзя.

Полное лицо директора заплыло потом.

— Хорошо. Пусть завком созовет митинг.

Речь Драгина рабочие прослушали внимательно. Но когда оратор коснулся Думы, то шум и гам поднялись невыразимые.

— Долой!

— Дума за рабочего! Давай Думу сюда!

— Где Дума?

— Только троньте Думу.

Когда шум утих, Драгин задал рабочим следующий вопрос: — За что фельдшера хотите стрелять?

Опять поднялся сильный галдеж.

— Сукин сын!

— Взятки брал!

— Плохо нашего брата лечит, а которые за деньги, тех лечил!

— Бабу изнасиловал — разве можно терпеть!

— Нельзя же так, товарищи, всем кричать, — продолжал Драгин. — Если верно то, о чем вы говорите, то нужно фельдшера арестовать и отправить в город. Там его будут судить и если найдут нужным, то и расстреляют. Если заслужил, конечно. Хотя теперь смертная казнь отменена. А то что же это такое — без суда и следствия казнить самосудом. Этаким манером сегодня фельдшера расстреляете, а завтра на другого наговорят — и другого расстреляете. Так же нельзя. Революция против самосудов.