Михаил Алексеев (Брыздников) - Девятьсот семнадцатый

— Да что? Мы уйдем, турки придут. Не лучше русских. Что тогда?

— Турки… Турки… — Лицо Шахбазова исказилось. — Турки не придут, не пустим турок. Весь народ, как один, станет. От Зангезура до Карабаха все станем. Я на костылях пойду сражаться… Пойду бить турок… Вы только уйдите. «Мэр айреник тшвар антер», — снова запел Шахбазов.

— Ногу совсем, что ли, повредило? — спросил Гончаренко.

— Да, совсем… совсем без ног я.

— По чистой, стало быть.

— Да, по чистой… Освободили… Говорят, плохой теперь солдат. Солдат плохой. А зачем жизнь отняли?.. На что я нужен:? Кому я нужен? О, я бедный калека!

— Ты разве здешний?

— Да… Мать и отец жили… жили здесь. Деды жили тоже… братья здесь живут. Плохо живут, ай-яй, как плохо… А от меня помощь плохая, какая помощь… Никто внимания не обращает на калеку.

Они расстались. Гончаренко, расстроенный и хмурый пошел своей дорогой, а Шахбазов остался сидеть на скамье, опустив на грудь голову, покрытую потрепанной солдатской шапкой, и напевал:

Солнце уже склонялось к западу, бросая косые красные лучи на город. С гор подул свежий, порывистый ветер, отрывая от земли напитанной зноем горячий воздух.

По переулку, у центра города, не спеша шел высокий, стройный солдат. На пути он внимательно присматривался к фасадам построек. Его лицо, загорелое, темноглазое, казалось сосредоточенным.

Возле одноэтажного каменного дома он остановился, сам себе утвердительно кивнул головой и вполголоса сказал:

— Наконец, нашел… Здесь.

У раскрытых дверей дома, на стене, была прибита деревянная дощечка с надписью: «Российская социал-демократическая рабочая партия большевиков». Солдат, откинув на затылок картуз и отбросив светлые пряди, надвинувшиеся на глаза, смело вошел в дом.

В комнате, переполненной двигающимися фигурами солдат, стояли два стола. За столами сидели солдаты, что-то писали, споря друг с другом. Суетящиеся люди, в серых шинелях, закопченных, рваных пиджаках и рубашках, то появлялись из внутренних дверей квартиры, сновали между толпой таких же торопливых фигур, то вдруг молниеносно исчезали неизвестно куда.

Где-то выстукивала пишущая машинка, покрывая собой шум речи, где-то названивал колокольчик, дребезжал телефон. Красный, как кровь, косой луч солнца потоком лился в окна, играя тучами золотистых пылинок в сверкающих золотым шитьем алых знаменах, расставленных в углах комнаты.

На стенах краснели наскоро прибитые вкривь и вкось длинные полотнища с позолотой лозунгов: «Долой братоубийственную бойню», «Да здравствует союз солдат, рабочих и крестьян», «Мир хижинам, война дворцам», «Долой правительство министров-капиталистов», «Да здравствует мировая пролетарская революция», «Восемь часов для работы, восемь для отдыха, восемь для сна».

Солдат постоял несколько минут в состоянии растерянности, пораженный шумом звонков, трескотней и гомоном разговоров, сверканием знамен, сутолокой, непрерывной сменой людей.

— Ишь, сколько народу… В прошлый раз меньше было, — прошептал он и, точно встряхнувшись, подошел к ближайшему коротконогому солдату и задержал его за полу шинели. Солдат, не оглядываясь, вырвался из его рук и бесследно исчез в толпе.

В углу комнаты, в густой толпе народа послышалась громкая речь:

— Не напирайте, братцы… успеете.

Голос, произнесший эти слова, принадлежал могучего сложения артиллеристу, раздававшему направо и налево какие-то бумажки.

Пришелец протискался к нему и, радостно улыбаясь, крикнул:

— Здорово, товарищ Удойкин!

Артиллерист только мельком взглянул на него и, не отвечая на приветствие, продолжал свое дело, выкрикивая громким голосом:

— Стропилин, на. Выступаешь в союзе кожевников… Тупицын, бери, — у печатников… Дятлов и Груздь, — в депо. Только ухо востро — там меньшевиков чортова прорва. Слезкин, — в казармах… Удойкин, — пулемет… тьфу, чорт! Это себе. Все, товарищи. Остальные, кто не получил мандатов, завтра получите. Ух…

Артиллерист спрятал какую-то бумажку глубоко в карманы шаровар, обтер полой шинели пот с лица и только после этого подошел к солдату, окликавшему его. Они пожали друг другу руку.

— Здравствуй, Гончаренко. Давно не виделась. А хлопцев, которые… из гнета гнусного порабощения… оков капиталистической эксплоатации свергли цепи… и вообще выволокли из каталажки. Ре-зо-лю-циями. Деньжата твои пошли на другое дело. Тоже, на пользу революционной… гидры. Тьфу, замололся. На пользу вообще.