Михаил Штительман - Повесть о детстве

Нет, еще не конец! Целую ночь горел свет в комнате комиссара, и только на рассвете Трофима оставили друзья, и он, составив четыре стула, прилег, накинув на плечи холодную куртку. Спал ли он? Может быть, просто лежал и думал о чем-нибудь. Сема тоже не уходил домой. Он сидел у окна и, подперев кулаками голову, смотрел на Антона. В тревожной тишине поднималось над местечком серое утро. С улицы доносились чьи-то простуженные голоса и тоскливое конское ржанье. Что случилось, Сема не знал. Говорили о прорыве на фронте. Дурные вести приходили с позиций. Опять зашумело местечко. Люди с испуганными лицами стояли у окон, провожая глазами нескончаемый поток. Облепленные грязью, со скрипом и грохотом катились тачанки, с деревянного моста несся глухой цокот копыт.

Антон подошел к фисгармонии, смахнул рукавом пыль с маленькой крышки и, подняв ее, ударил два раза пальцем по клавишам.

— Ты не хочешь спать, Антон? — тихо спросил Сема.

— Нет.

Они помолчали… Сема подошел к Антону и, присев рядом, опять заговорил:

— Что это такое, скажи мне? Куда все идут?

— Кто совесть имеет, тот здесь не сидит, — ответил Антон, пристально глядя ему в глаза. — Тебя зачем стрелять учили?

— Это я знаю, — обидчиво ответил Сема.

— Знаешь, а спрашиваешь. Своих господ спровадили, чужим дорогу покажем! — громко сказал Антон и ударил кулаком по клавишам.

В это время отворилась дверь, и в комнату вошел Трофим с удивленным, насмешливым лицом.

— Так вот кто не дает спать комиссару, — улыбнулся он и остановился на пороге. — А я слышу, кто-то рядом гудит, и гудит, и гудит. Что ж, думаю, пойду посмотрю. Ты почему, Антон, злой такой?

— На фронт хочу.

— Это уже решено?

— Решено, — улыбнулся Антон. — И назад ходу не будет, товарищ комиссар.

— Так… — Трофим задумчиво покачал головой, — А ты, Сема, просто сбежал от бабушки? Я вижу, ты хочешь, чтоб она меня окончательно разлюбила. Это же нехорошо с твоей стороны.

— Я думал, что я нужен.

— Нужен, — Трофим похлопал Сему по плечу, — непременно нужен! Но почему ночью? Почему на рассвете? Идите тихонько и не стучите своими проклятыми каблуками. У меня народ только уснул — Полянка, Моисей. Чуете?

— А как же со мной, товарищ комиссар? — умоляющим голосом спросил Антон. — Разве я негож?

— Гож, гож, — засмеялся Трофим. — Приходи днем.

Антон кивнул головой и тихо вышел из комнаты. Сема уныло побрел за ним:

— Ты правда на фронт хочешь?

— Нет, шучу! — обиделся Антон. — Что я здесь потерял, чтоб сидеть? Даром стрелять учился?

— А если не возьмут?

— Пойду.

— А если не позволят?

— Пойду.

Сема глубоко вздохнул и с завистью посмотрел на Антона:

— У меня дедушка с бабушкой. С ними не сговориться.

— А ты убегай!

— Как это?

— А просто, бери и убегай. Сходи к Полянке, скажи: так, мол, и так — и убегай. Потом вернешься, зараз все расскажешь и деду и бабке.

— А если убьют?

— Передадут, — успокоил Сему Антон, — это уж обязательно товарищи передадут! И еще распишут, какой же ты храбрый был, — одно удовольствие бабушке!

— Да, — рассеянно согласился Сема, — одно удовольствие.

Они опустились на ступеньки, и Антон, высыпав махорку на широкую ладонь, принялся скручивать цигарку. Уже начинался день. Сема тяжело вздохнул и протянул руку товарищу:

— Я пойду. У меня дома переполох. Ищут, наверно!

Антон с недоумением посмотрел на него и пожал плечами:

— Вырос до неба, а ищут. Да я бы…

— Да ты бы!.. — Сема безнадежно махнул рукой. — Тебе бы такую бабушку!..

В доме действительно уже проснулись, а может быть, и не ложились вовсе. Увидев Сему, дедушка покачал головой и улыбнулся:

— А что я тебе говорил? Пожалуйста, явился. А ты уже думала, что его убили. Специально поставили пушку.

Бабушка молчала, она сняла с головы клетчатую косынку и вытерла ею бледное, постаревшее за ночь лицо.

— В чем дело? — весело спросил Сема, притворяясь удивленным. — Я же сказал, что могу задержаться. Такая служба!

— Чтоб она уже провалилась сквозь землю, твоя служба, — вдруг вспыхнула бабушка, — чтоб ты уже не смог найти к ней дорогу! Лучше б она сгорела раньше, чем ты ее нашел! Служба! Ты боялся, что у меня еще остался один черный волос? Так он уже стал белым за эту ночь!

— Да, Сема, нехорошо, — нахмурился дедушка. — Я, конечно, понимал и был спокоен. Но разве можно так огорчать бабушку? Где было твое сердце, не понимаю.

— Это он сейчас так говорит! — опять закричала бабушка. — А всю ночь он ходил по комнате и каждую минуту выбегал на улицу смотреть, не идешь ли ты.