Лев Якименко - Судьба Алексея Ялового

Слышится крик бабушки. Она несется с огорода, размахивая поднятой сапкой.

— Ты што там, трясця твоей матери, робыла! Уже щось потягла!.. А ты шо малого дурышь?!

Молодая цыганка надменно снизывает плечами, в глазах ее презрительная враждебность. Она круто поворачивает и, бренча ожерельем из серебряных монет, идет со двора под сердитые выкрики запыхавшейся бабушки. Она идет, будто пританцовывает, чуть покачивая уже налившимися бедрами, высоко вскинув простоволосую голову, смуглые ее пятки едва касаются дорожной пыли.

Алеша зачарованно спрашивает:

— Бабушка, они все такие красивые?

— Кто? — не понимает бабушка.

— Цыгане.

— Яки ж воны красыви, чорни та й годи. Робыть не любят. Дурным людям головы крутят…

Приставив ладонь к глазам — от солнца, — она провожает цыганок долгим враждебным взглядом. И вдруг спохватывается:

— Це ж вона, мабуть, крашанкы покрала! Всю ж неделю собирала! Ну попадиться вы тилькы мени, танцюрыстки прокляти!..

На толоку к цыганскому табору Алеша попал через несколько дней.

Санько пронесся с куском хлеба в руке, прокричал:

— Там цыганская свадьба. Скорее давай!

И подался огородами. Алешка за ним.

Цыганские шатры выгибались неширокой дугой на самом краю толоки, недалеко от дороги. Среди стареньких пыльно-серых палаток, растянутых на колышках, среди высоких халабуд — крытых повозок — сразу бросался в глаза большой белый шатер. Он гордо выпирал вперед, под него были загнаны две брички. Одну из них, лаково-сияющую, расписанную по бокам и на задку яркими цветами, как раз выкатывали. Здоровенный чернобородый цыган в блестящих сапогах-бутылках, кремовая, расшитая по вороту рубаха схвачена тонкой змейкой кавказского ремня с висячими металлическими концами, скалил в улыбке кипенно-белые зубы, хмельно покрикивал, пощелкивал длинным кнутом.

К бричке подводили коней. Вороного жеребца держали на поводьях с двух сторон, он диковато всхрапывал, раздувая ноздри, длинный хвост его приподнимался, словно колеблемый ветром. За ним гордо вышагивали длинноногие кобылицы; вытянутые шеи, высокие, словно вылепленные головы. Они вышагивали по-царски плавно. Белые, такие белые! Отливающие снежным блеском. Нездешние, сказочные! Больше никогда не видел Алеша таких коней. Может, только на картинках.

Вороной жеребец заржал, взвился на дыбы, в высоте блеснули его крепкие кованые копыта, оба цыгана, державшие его с боков, метнулись в стороны. Чернобородый цыган, плотный, грузный, бросился к коню на толстых коротких своих ногах в блестящих сапогах. Он, легко подпрыгивая, ухватил жеребца за раздувающиеся ноздри, начал осатанело сдавливать их, жеребец хрипел, мучительно мотая головой, опускался на колени…

На жеребца накинули хомут, натянули сбрую, сверкавшую серебряными и медными бляхами, по бокам — мохнатые кисти, искусно вырезанные из кожи.

В группе женщин, ребятишек — попадались среди них любопытные дивчата и праздные парубки — комментировали происходящее. В таборе шла своя особая жизнь, цыгане как будто не замечали любопытных, а те все истолковывали по-своему:

— Ну, жених, чистый зверюга!

— А где же невеста?

— Прячется. Он ее сейчас увозить будет. Вон ее батько.

У самого входа в серый низкий шатер у затухающего костерка сидел старый цыган. Лицо с запавшими щеками. Морщинистый лоб. Ушедший в себя взгляд. Только трубкой попыхивает. Будто ничто его не касается. Рядом покосившаяся бричка с цветными подушками, узлами.

— У того жена есть, — осведомляет кто-то. — Это он себе другую берет. Та старая, больная. Вон она в шатре ховается, на бричке. По их обычаю она теперь вроде и не жена ему.

В богатом белом шатре, в полусумраке, среди узлов промелькнуло морщинистое желтоватое лицо, седые космы. Может, и впрямь это прежняя хозяйка. Кто его знает.

Запрягли лошадей. Вороного жеребца в середину, белых — по бокам.

Чернобородый, присев, прямо с земли бросил свое налитое тяжестью сильное тело в бричку, она скрипнула, осела, он подхватил вожжи, натянул, выкрикнул что-то резкое, гортанно-повелительное.

Старый цыган вынул трубку, повернувшись, сказал что-то в глубину своего шатра. Там замелькали цветные платки, женские лица.

Через некоторое время оттуда вышла молодая цыганка. Алеша сразу узнал ее. Это она гадала ему. А потом усомнился. Была похожа и непохожа. Злое, нахмуренное, постаревшее лицо. Сведенные брови. Быстрый взгляд исподлобья.

Негромко переговаривались женщины: