Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 2. Одиночество

Со всей Центральной России слетались к Антонову белогвардейские офицеры. Эсеры, правые и левые, заменили дезертиров в личном антоновском «ударном» Каменском полку — гвардии восстания.

И все же тревожно бывало часом на душе у Александра Степановича. Уж он-то знает, какая сила против него. Уж он-то понимает: вот развязался Ленин с Врангелем, и такой громадой навалятся на него большевики — держись!

И нет прежнего мира и согласия ни в главном штабе, ни в союзе, даже теперь, даже когда судьба идет, казалось, в обнимку с повстаньем.

Давно зверями глядят друг на друга Плужников и Ишин: Ивану Егоровичу кажется, что святоша Гришка (так он называет за глаза «батьку») никудышный председатель, характер бабий, с коммуной расправляется очень уж мягко и на то «самого» толкает, одергивает его, когда повстанческие войска начинают чуть-чуть пощипывать мужика; что ему, Ишину, давнишнему главарю дела, а не этому попику, сидеть и заправлять в союзе. Плужников, в свою очередь, не раз уговаривал повесить Ивана Егоровича за болтливость и ненасытную кровожадность, за пьянство и буйство. Токмаков в этих раздорах держал руку Григория Наумовича, а Иван Егорович на весь мир орал, что Петр Михайлович не командир армии, а болтушка, речами своих бойцов уговаривает, когда надо пороть и пороть без оглядки.

Антонов отмахивался: у него и без того забот не занимать стать. В штабе шепоток пошел: не возгордился ли Степаныч, больно уж фасонить начал. Намеки строили:

— Он голова , это верно, а мы его руки, пусть не задается слишком-то! Голова всегда найдется, а добротных рук поискать.

То же и в комитете болтают. Разогнал бы Александр Степанович всех их, да нельзя: они голова , они уши , они глаза, они знают приворотные слова к мужицкому сердцу, они в селах и на хуторах раскинули свои щупальца… Без комитетов нет восстания, без мужика как воевать?

Нет, надо терпеть, слушаться, подчиняться, со скрежетом зубовным гнуть их линию.

«Охо-хо, вот оно, и счастье, вот они, мечты, вот она, слава…»

…Сидят рядышком два волка — Ишин и Плужников, чаек попивают, а сами друг друга съели бы, да у каждого руки за спиной связаны тысячей узлов.

И нет близкого друга, некому рассказать о черных думах. Марья Косова из Камбарщины любила его, да ее-то не любил Антонов, не любил ее удали, ее крепких, ядреных словечек. О другой женщине мечтал Антонов, но не было такой, и часто Марья Косова приходила к Антонову на всю ночь.

Вот и сегодня льстила, как собачонка ползала у ног…

Вереницей шли неприятные думы, голова болела от них все сильней. Антонов морщился и старался думать о чем-нибудь другом, забыть о Марье, о комитете и не мог. Изнутри поднималась злоба против тех, кто орет и ругается за стеной, она скапливалась и росла. В это время в штабе стало особенно шумно.

Антонов спрыгнул с кровати, высунулся в дверь и закричал так, что Плужников вздрогнул:

— Какой там дьявол орет! Молчать!

Голос его потерялся во взрыве хохота. Антонов вне себя схватил со стола маузер и два раза выстрелил в потолок. Все оцепенели.

— Пошли вон! — заорал Антонов. — Ну, что стали, сучьи дети, сволочь несчастная? Вон отсюда!

Пятясь, наступая друг другу на ноги, все, кто бродил по коридору, шарахнулись к двери.

— Никого ко мне не пускать, — простонал Антонов, опускаясь на кровать. — Да Сторожева устройте.

Плужников вышел. Антонов, приподнявшись на постели, снял с гвоздя шубу и накрылся ею. Зубы его выбивали дробь. Он весь посинел. Начинался приступ малярии.

Сторожев провел в Каменке около двух недель. Даже записки Антонова действовали на штабистов очень слабо. Пока разыскивали людей, пока их вооружали, время шло. Сторожев скучал по дому, по Митьке, нервничал, ни за что ни про что ругал Лешку, а тот и не обращал внимания на брань, — его захватила вся эта толчея «ставки», грохот, шум.

Он весь день напролет проводил на улице — дома грызла тоска. Перед тем как ехать в Каменку, Лешка зашел к Наташе.

— Когда же свадьба? — спросил Фрол Петрович.

«Ах, эта проклятая война! — думал Лешка. — Где же тут жениться в такой чертопляске! А жениться надо: и я сохну, и она сохнет».

В Каменку все приходили новые люди: дезертиры, бесшабашные матросы, военнопленные, не успевшие выбраться из России, зажиточные мужики. Все они чего-то требовали, чего-то ждали, чем-то кормились, где-то жили, и все это скопище формировалось в полки и отряды, направлялось в леса, в села, на хутора, разоружало мелкие отряды красных и рассыпалось при малейшем их напоре, чтобы снова сойтись туда, где жить вольно и бездумно.