Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 2. Одиночество

— Такое-то, браток, дело, — вздохнул он. — Эту шушеру и сволочь всякую разогнать — раз плюнуть. Петр Иванович, конечно, останется: ему в нас последнее спасение Да ведь Петр Иванович разве фигура? «Э, — скажет мужик, — вон он на ком, Сторожев-то, едет, на Антонове» Он и пошлет нас с тобой, милок мой, к чертовой матери!

— А я думаю, — отозвался Антонов, — как раз теперь, когда дела начинаются всерьез, крепкий мужик — фигура для нас подходящая. На умном, сильном мужике мир держится.

— Так-то это так, да все как-то не так. Голова у меня, Сашок, болит, в нутре жжет, сил нету. Что нового?

— Газеты получил… Почитай, что там о нашем брате пишут.

Плужников с постным видом читал московские газеты. За политикой Москвы он следил прилежно, знал, что делается кругом.

— Степаныч, — окликнул он Антонова, — ты думал, голубь, о том, как у нас дальше дело пойдет, куда идем мы, а?

Впервые без притворства говорил с Антоновым кулацкий «батька».

— Что ты, Гриша? — встрепенулся Антонов. — Что ты тревожный такой?

— Вот все думаю, браток, везет же красным, — сумрачно заговорил Плужников. — Со всеми они замирились, белым наклали по шапке… То одно, то другое государство их признает… — Он пожевал губами, почесал седенькую, пегую бороденку. — Ныне Ленин за разруху, слышь, взялся… Теперь жди, и за нас возьмутся.

В дверь постучали. Вошел Сторожев и с ним плотный человек, одетый в железнодорожный дубленый полушубок.

— Фирсов, — сказал он, обращаясь к Антонову, — представитель ЦК партии эсеров, по особому поручению.

Антонов и Плужников, заранее предуведомленные о приезде эмиссара с большими полномочиями, ждали его со дня на день.

Сразу повеселевшие, они приветствовали Фирсова, но тот, казалось, был бесчувственным к знакам внимания, которыми его окружили.

Перекинувшись несколькими словами с Фирсовым, узнав, что он доехал благополучно, Антонов высунулся в дверь.

— Позовите Санфирова, Косову, Шамова и всех, кто в комитете, — приказал он. — И больше сюда никого не впускать!

Пока собирались люди, Фирсов сидел у окна и смотрел на грязную улицу, вымоченную первыми весенними дождями.

Что-то торопливо дожевывая, вошел теперешний заместитель Плужникова Шамов, делегат от Борисоглебского уезда, представительной внешности, с большой головой, на которой волной лежали седые волосы. Вышел он из богатой крестьянской семьи, был в свое время техником в железнодорожном депо.

Вслед за ним вошел молодой красавец, франтоватый командарм Богуславский, веселый и общительный: антоновцы любили его беззаботную смелость; появились хмурый Санфиров и Марья Косова.

— Представитель ЦК товарищ Фирсов, — представил Антонов приехавшего эмиссара.

— Этот настоящий, — буркнул Сторожев. — Два дня обрабатывали его с Юриным.

— Дураки! — презрительно бросил Фирсов, когда утих смех, вызванный словами Сторожева. — Обрабатывали! Кого не надо — два дня держите в контрразведке, а кого надо — зевнули. Идиоты! За грош отдали Ишина.

— Не очень горюем, — усмехнулась Косова. — Давай выкладывай, что привез.

Фирсов вынул носовой платок, вытер шею — в комнате было жарко — и обратился к Антонову:

— По поручению центрального комитета партии социалистов-революционеров передаю вам привет!

— За привет спасибо, — ухмыльнулся Шамов. — А не прислали ли они с тобой оружия?

Антонов рассмеялся. Он радовался: наконец-то там наверху опомнились и помогут ему в трудный час.

Фирсов надменно осмотрел Шамова с ног до головы.

— Я прислан по особому поводу. Международное положение и положение внутри страны после Десятого съезда большевиков сложилось для нас неблагоприятно. Политика нашей партии сейчас заключается в том, чтобы сохранить кадры. А ты: «Оружие не прислали ли?» Крутитесь в этой дыре и дальше своего носа ни черта не видите. Вояки! Вы потеряли головы и бьетесь лбом о стенку. Вы мешаете нашим планам, понятно?

— Дальше! — Антонов чуть не скрипел зубами от ярости. Вот так порадовали его верхи!

— Мы предлагаем для сохранения кадров ликвидировать восстание. Если не подчинитесь — мы откажемся от вас.

Лицо Антонова побелело, губы задергались, еще острее обозначились скулы.

— А-а, сволочи! — закричал он. — Я знал, что вы продадите меня! Плужников, Шамов, вы что молчите?

— Слышь-ка, милок, — обратился Плужников к Фирсову. — Скажи ты нам, за коим же бесом мы все это затевали? Чтобы выхлестать из народа кровушку и сдаться, ничего не добившись?