Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Закономерность

— Сомненья! Опять сомненья!

— Да вы ложитесь, усните, вот и пройдут сомненья!

— Молчите! — резко сказал спутник и сел. — Жестокость! — трагически прошептал он.

Якубович снова погрузился в сладостную дрему. Но вздремнуть ему удалось самую малость: арестованный разбудил его резким окриком:

— В уборную!

Якубович встал, вывел арестованного в уборную и, прикрыв дверь, следил, чтобы тот не вздумал улизнуть через окно.

Всю длинную ночь Якубович так и не сомкнул глаз. Арестованный то просил потушить свет, то — зажечь его. Сам он ничего делать не хотел, ни к чему не притрагивался, все свои требования выражал кратко и повелительно. Это было похоже на издевательство.

К утру состав застрял в пути — что-то сломалось у паровоза.

Поезд вышел из графика и потащился кое-как, опаздывая и простаивая подолгу у семафоров.

Утром арестованный сказал:

— Тоска!

— Это что, — ответил Якубович, — вот у меня была тоска, это действительно!

И, чтобы развлечь спутника, он принялся рассказывать какую-то смешную историю, в которой был замешан. Арестованный, опустив голову, казалось, внимательно слушал своего спутника. Но в самом интересном месте он поднял голову, окинул рассказчика презрительным взглядом и сказал:

— Не интересуюсь!

Затем пошло еще хуже. Арестованный отказался от кофе. Когда кофе унесли, он полчаса сидел неподвижно, затем произнес:

— Кофе!

— А, ч-черт! — вырвалось у Якубовича. — Вам же предлагали!

— Хам! — прошипел арестованный.

Еле сдерживая ярость, Якубович приказал сопровождавшему их конвоиру принести кофе. Когда приказ был выполнен, арестованный отодвинул от себя стакан.

— Пропал аппетит! — оскалив желтые редкие зубы, сказал он.

Арестованный входил во вкус игры, она забавляла его. Едва только поезд покинул большую станцию, где можно было все купить, он потребовал, чтобы ему немедленно дали свиную отбивную. Якубович стал доказывать, что отбивную достать нельзя. Тогда «клиент» отвернулся к окну и прошептал:

— Буду нездоров!

Якубович позвал красноармейца из охраны, занимавшей соседнее купе, и приказал во что бы то ни стало достать отбивную. Когда ее принесли, арестованный нагло засмеялся, отрезал два-три кусочка, пожевал их и лег спать.

Уже бешеная ненависть клокотала в груди Якубовича и рвалась наружу, уже нужны были величайшие усилия, чтобы сдерживать ее, чтобы спокойным тоном возражать арестованному или успокаивать его, когда тот начинал дрожать, сжимать пальцы, хрустеть суставами.

— Начальник приказал, — отрывисто бросил арестант, — мне — все…

Якубович давно проклял своего «клиента», он не мог спокойно видеть этот огромный лоб, эти светлые редкие волосы, эти холодные глаза.

«Ну и мерзавец! — думал он. — Давно таких не встречал!»

В свою очередь «клиент» не скрывал ненависти к своему спутнику. Иногда в его взгляде было столько животной злобы, что Якубовичу становилось не по себе.

Поезд тем временем шел, спотыкаясь и останавливаясь, пропуская поезда, идущие по графику, и опаздывая все больше и больше.

Москва была далеко, арестант по мере приближения к ней становился все раздражительней, капризней и грубей.

Якубович не имел права оставить арестованного одного хотя бы на пять минут. Выходя из купе вагона по нужде, он вызывал охрану, и около открытой двери появлялся красноармеец. Двое суток Якубович был прикован к человеку, который явно издевался над ним. Сам арестант спал, но как только Якубович начинал дремать, он под каким-нибудь предлогом будил его.

Якубович устал, он хотел спать, ему хотелось изматерить этого лобастого мерзавца. Но он принужден был сдерживать свою ярость. Чтобы хоть чем-нибудь развлечь себя, он начал напевать песенку. Арестованный заметил:

— Паршивый голос!

Якубович скрипнул зубами и замолчал.

В конце концов арестованный вывел из себя Якубовича, и тот зарычал:

— Вот я стукну вас!

— Не посмеете! — цинично улыбнулся спутник. — Вы не жандарм. Подниму шум, доктор, знаки побоев, протокол! И так и этак вас — вон!

Поздно вечером, когда поезд шел где-то в степи, вдалеке от больших станций и городов, арестованный потребовал нарзану; у него, видите ли, появилась изжога. Якубович принужден был по телеграфу просить станции, лежащие на пути поезда, достать ему нарзан. Вечером, получив нарзан, арестант налил себе стакан, выпил, закупорил бутылку и поставил ее на столик. Якубовичу тоже захотелось пить, но когда он потянулся к бутылке, арестованный отстранил его руку и, выдернув из бутылки пробку, вылил нарзан в плевательницу.