Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Закономерность

Около девяти часов Митя проснулся, заворочался, попросил воды.

Лев подошел к нему.

Мальчишка лежал с широко открытыми глазами и дрожал. Впрочем, бред прекратился, и Митя связно ответил Льву на вопрос о здоровье.

— Ну вот, Митя, приказано мне выгнать тебя на улицу. Сейчас от Сергея Ивановича прискакал милиционер, приказ привез. Если, пишет, не выгонишь — посажу в тюрьму.

Митя заплакал.

— Злой какой у тебя дядька, ведь это черт знает что! Прямо не знаю, что с тобой делать. Придется тебе, брат, уходить.

— Куда? — прошептал Митя.

— Это уж не мое дело. Да ведь и в городе он тебя найдет. Не иначе, прикончить тебя хочет.

Митя неслышно плакал.

Льву на мгновение стало жаль его, но он взял себя в руки.

— Видишь ты, какое оно дело. Разорил вас, землю отнял, отца прогнал и до тебя добирается.

Митя со стоном привстал и привалился спиной к стене.

Лев ушел во двор.

Митя сполз с дивана, оделся, обул сапоги, зашел в мастерскую, сунул в карман нож. Он решил: дядю Сергея надо убить.

Он бежал, спотыкаясь, падая и поднимаясь.

Бредовое состояние снова завладело сознанием Мити. Но одна мысль не терялась среди хаоса других, стремительно бегущих, клубящихся, неясных и страшных — либо уйти от дяди Сергея, либо убить его.

На углу Дубовой Митя остановился и задумался, стараясь понять, где он, что с ним, куда он идет. Тут ему показалось, что за деревом стоит дядя Сергей и смотрит на него.

Он вынул нож… Теперь вокруг было много, много деревьев, и за каждым стоял дядя Сергей. Он улыбался и манил к себе. Митя снова побежал. Услышав за собой топот ног, обернулся и завизжал — за ним гналась сотня дядей Сергеев.

Каждый из них был в шляпе, каждый держал во рту трубку, каждый кричал что-то такое, чего Митя не мог разобрать.

Он очнулся, сидя около забора, тяжело дышал, тер лоб и старался припомнить что-то очень важное. Вспомнил: надо найти и убить дядю Сергея. Да, да, скорее убить, а то дядя Сергей пошлет за Митей милиционера, тот плеткой погонит его в тюрьму, где крысы и вода. Вода поднимается все выше, она холодная, она не выпускает его…

Снова пришел в себя Митя на скамейке у калитки какого-то дома. Улица была пустынна. С реки потянуло ветром, становилось все холодней, Мите показалось, что это не ветер, что это вода окружает его и никуда ему из воды не выплыть. Он привстал, но темнота заволокла его глаза, снова стала леденеть кровь, ручонки сжимались в кулаки, ноги подгибались.

В этот миг он опомнился и с ужасом увидел, что это дом, где живет дядя Сергей. Ноги не держали Митю. Он снова сел на скамейку. Рваная фуражка упала в грязь.

— Да ведь это Митя! Петров Митя! — услышал мальчик знакомый голос.

Митя открыл глаза. Перед ним стоял дядя Сергей в шляпе, с трубкой во рту. Митя застонал, забился, потом, вспомнив то, самое главное, вынул нож. Не заметив этого жеста, Сергей Иванович взбежал по лестнице наверх и уже у двери крикнул:

— Оля, Ксения, скорей, скорей вниз.

И вернулся на улицу. Но у калитки никого не было.

Митя полз в овраг, кусты царапали его лицо, он падал, но полз, потому что слышал позади топот многих ног и крик:

— Митя, Митя!

Черная вода мчалась за ним, она настигла его, он упал в бездонную яму.

…Около калитки Сергей Иванович нашел Митину рваную фуражку. Он побежал было к оврагу, но вернулся — там была непролазная грязь, — снова стремглав поднялся к себе, дрожащими руками сорвал трубку телефона, яростно крикнул телефонистке номер, вызвал начальника милиции и приказал ему немедленно обыскать овраг.

И, усталый, опустился на стул.

Жена подошла к нему, поправила прилипшие к потному лбу волосы.

— Ты не ошибся?

— Нет. Вылитый Петр. Петра я такого же помню, — стоит перед глазами.

— Найдут, — убежденно сказала Ксения. — Никуда он не денется.

Нашли…

В тот же день Богданов давал объяснения губернской контрольной комиссии.

Взбешенный неудачами последних дней, Богданов начал с того, что накричал на Сторожева, на Алексея Силыча, на председателя контрольной комиссии, держался смело, если не дерзко.

— Значит, считаешь себя кругом правым? — спросил его Алексей Силыч.

— Безусловно. Я дал честное слово, что демонстрации не будет. Вышло иначе. Но я — то при чем? Ведь это же факт: на балконе меня не было, речей я не говорил, сидел дома. Да и вообще знать не знал, что готовят Фролов и другие. Они взрослые люди, у них свои расчеты, почему они должны решительно обо всем советоваться со мной? Так в чем же моя вина?