Владимир Вещунов - Дикий селезень. Сиротская зима (повести)

Михаил заскочил в катафалк, открыл дверцу, и по наезженным полозам, обитым жестью, Деревяшкин один впихнул гроб. Михаил стал принимать венки и расставлять их по боковым низким лавкам. Однако Моховы, рассаживаясь, венки складывали прямо на умершую. Михаил едва успел выхватить живые тюльпаны из-под брошенного Таськой венка.

Шуршали венки. Покачиваясь, все больше усыхало в гробу тело матери, буднично, как в рейсовом автобусе, переговаривались Моховы.

Цветы словно рождали свежий ветерок, и Михаил смотрел на крепенькие с матовым налетом лепестки тюльпанов, на сочно-зеленые стебли и листья и ощущал в воздухе борение двух запахов: сладковато-тленного и прохладно-душистого.

Перед деревянной бело-зеленой церковкой было пустынно. Откуда-то из подворотни выскочил калека с вывернутыми назад ступнями ног, открыл церковные ворота и, размахивая руками, загундосил:

— Батюска, батюска, покойника привезли.

Деревяшкин с Припом вытащили из катафалка гроб и понесли его в церковь, даже не подняв на плечи.

Из церкви, будто оторванная от домашних забот, от кухни, выбежала озабоченная женщина в домашнем платье из простенького ситчика и, суетливо перекрестившись, призывно замахала рукой: дескать, идите сюда, мы вас ждем. Увидев Таську, она отвела ее в сторону, пошушукалась с ней, в согбенной побежке обогнала гроб и настежь распахнула церковную дверь.

— Староста ихняя, — гордо пояснила Таська. — Хор навялила к отпеванию. Батюшка, говорит, без певчих не любит отпевать. Доплачивать придется. Тут шагу без рубля не ступишь.

— На том и держатся, — поддакнула Иванова сестра.

В церкви было сумрачно и сыро. Держа с Припом гроб, Деревяшкин чуть ли не сел на корточки и зло, исподлобья смотрел на обступивших его людей, с любопытством разглядывающих церковное убранство.

— Куда ставить? — не выдержав, прохрипел он.

Снующая в толпе старостиха молодым приятным голосом пропела:

— Яша, скамейку, — и повертев головой вокруг, огорченно добавила: — Одну, Яша. Покойник один нынче.

Калека сноровисто вытолкнул из-за печки-голландки крепкую лавку и точно подсунул под гроб.

Михаилу неудобно было, как любопытному зеваке, вертеться по сторонам и разглядывать церковь. Он отошел за голландку и чуть не наступил на веник. Печная заслонка была приоткрыта, и в печке едва шаяло. На жестянке под заслонкой раскрошился торфяной брикет, крошки от него были подметены в кучку возле веника. Сурик с половиц обшарпался, и голое дерево посреди них отсырело: полы, видно, только что вымыли.

Михаилу показалось, что он попал в крестьянскую избу. Портреты святых под стеклом, что висели на массивной колонне рядом с голландкой, только усиливали это ощущение. И обычное стекло на ликах святых, и электролампочки над ними — все это было нерелигиозным, не божественным, а заимствованным из обычной мирской жизни. Правда, красивые росписи на потолке и вверху, на стенах внушали уважение да манила мерцающая позолотой голубая глубина за церковной сценой. А так не чувствовалось никакой святости, хотя была в церковном убранстве некоторая мрачноватая торжественность.

Слева от гроба, за деревянной перегородкой, теснясь, собрались певчие старушки, похожие одна на другую: все какие-то домашние, красноглазые, будто они только что крошили в борщ лук. Среди них выделялся головастый лысый мужичок с бородой и в очках и молодая женщина лет тридцати с приятным чистым лицом.

Михаилу показалось, что все они в упор, изучающе смотрят на него. «Наверно, им сказали, что я сын покойницы, вот они и уставились, — успокаивал он себя. — Невзрачненькие с виду, а смотрят не хуже святых на портретах. Научились. И этот гном без колпака взирает из-под круглых очков. Тоже верующий называется, а в очках. Верят, верят, а чуть что к науке и технике за помощью бегут. Несерьезно. Какое славное лицо у его соседки. Что стряслось у нее? Почему она здесь?» Что-то доброе уловил в глазах молодой женщины Михаил и словно бы освободился от приставших к нему взглядов.

Вокруг гроба заметался Яша:

— Отойдите назад, назад! Сисяс батюска пойдет.

Откуда-то сбоку неожиданно появился священник, который совсем не походил на батюшку. Лысеющий, с рыжей бородкой, в очках, в темно-серой рясе, скудно расшитой серебром, выглядел он невнушительно. К тому же появился батюшка без поповской шапочки и, встав перед гробом, словно приводя себя в порядок, как бы невзначай дотронулся до лысины и выжидательно, властно окаменел. Старостиха тотчас подала ему маленькую черную шапочку, которую поп церемонно надел.