Сергей Черепанов - Утро нового года

За степью чуть-чуть начинало светать. Второй раз, чуя приближение утренней зари, пропели петухи.

Серединой улицы, держась друг за друга, прошли Базаркин и Фокин. Лепарда Сидоровна тащила к себе Мишку Гнездина. Он ругал ее, а она все сносила и настойчиво толкала его вперед.

Долго еще стоял Корней у женского общежития под навесом тополей, вглядываясь в сумеречные очертания домов и заглохшее полотно дороги.

Вот здесь, на этой дороге, два года назад он познакомился с Тоней Земцовой. Тащилась она со станции с тяжелющим чемоданом, поминутно останавливаясь, с любопытством озирая Косогорье.

— Ты кто такая, пичужка? — спросил Корней.

Она рассердилась.

— Я токарь, а не пичужка!

— Ишь ты, токарь?! Такая-то! Носом до суппорта не достанешь.

Тогда она, подперев кулачком бок, серьезно скомандовала:

— А ну, герой, топай отсюда своим путем! Или же донеси мне вещи до общежития.

Корней взвалил чемодан на плечи и довел ее до крыльца.

— Рубль тебе дать, что ли, за подмогу? — спросила она, не поблагодарив.

Он стал здесь бывать каждый вечер, пока она ни привыкла, ни приручилась…

Пора было возвращаться домой, очевидно, Тоня осталась в больнице.

«Ладно, — решил он, — бзык пройдет, она успокоится и помирится. Уговорю!»

Дома, за закрытыми ставнями, все еще горел свет. Побрякивая железной цепью, по ограде бродила Пальма, глухо рыча, оскаливаясь на выползающего с веранды Баландина.

Артынов по-прежнему торчал за столом, скребся ногами по полу, пытаясь подняться.

Корней проводил Баландина за калитку, затем с отвращением взялся за Артынова.

— Куда его девать?

— Охмурел он совсем, — равнодушно сказала Марфа Васильевна. — Хоть скапидару налей, заодно с бражкой вылакает. Уродит же господь таких безмерных! Уж кабы не нужда, так разве же пустила бы я его за свой стол.

— Нашла, кем нужду затыкать, будто иначе нельзя. Ведь просил тебя: не зови! — Он сдернул Артынова со стула и сильно встряхнул. — Его самого могут с завода турнуть!

— Пошто?

— Наташка Шерстнева в скважину свалилась. А Чермянин видел Артынова у нас.

— Поди ж ты, — протянула Марфа Васильевна. — Оказия! А Наташку-то как туда занесло?

Отворачивая лицо, Корней потащил Артынова из комнаты.

— Куда ты его? — поинтересовалась Марфа Васильевна.

— На улицу выброшу! В доме уже дышать нечем.

— И то! Эк он нахлестался на даровщинку! На половики мне сорвет, испакостит, потом вонишшу не отстирать, небось. Выбрасывай, только не на улицу. Не ровен час, уползет с пьяных шаров к озеру, утонет, либо еще чего натворит. Раскинь, эвон, возле амбарушки кошму, подушонку старенькую сунь ему под башку и оставь, до утра пробыгается. А утром я его вытолкаю за ворота, как рассветет.

— Ну и нашла же ты «благодетеля». Неужели уж я такой бездарный, что без этого не смогу обойтись?

— Да, не в масть я попала с ним. Толку, наверно, не получится, а заботы вот себе нажила. Поди-ко, лучше бы отвести его до квартиры, с рук на руки отдать жене. Пусть сама управляется.

— Пачкаться об него…

— Куда ж теперича денешься! Как-нибудь отведи. Пиджак-то новый с себя сними, надень старый плащ, а то и вправду всего тебя извалякает. Ишь ведь, как он слюни-то распустил…

То волоком, то взвалив на себя, Корней все же доставил упившегося до беспамятства гостя к особнячку, где тот жил со своей семьей, и, постучав в окно, оставил его у крыльца.

Мать проветривала дом и мыла на кухне посуду.

Запирая ворота железным засовом, Корней слышал ее смиренные вздыхания. По своему давнему обыкновению она выкладывала перед господом богом:

— Не взыщи, милостивый! Не ради себя стараюсь. Все для сына! Прости мне, грешнице, мирскую суету. Трудно жить, ох, трудно! Мужем обижена, свековала век с малахольным, ни синь пороха радости не видала. Кажин день нужда гонит, тянет за собой на уздечке, никак ее не избудешь. Нету покоя! Нету и нету!

У нее очень удобный, слепой бог: он ничего не видит и все прощает!

— Все сквернота! — сказал сам себе Корней.

Напоследок, перед сном, он постоял во дворе, выкурил папиросу, чувствуя утомление после всей происшедшей кутерьмы. Подумал: «Наверняка, в пику мне Тонька обнималась с Яковом. Герой!» И опять послал Якову грязное слово…

Между тем, Яков все еще сидел в заводском здравпункте. Дежурная медсестра чистила ему ободранные веревками ноги, выбирая из ссадин песок и грязь.

— Потерпи, милы-ый, — приговаривала она нараспев. — До свадьбы заживет!