Михаил Щукин - Имя для сына

— Легче всего, конечно, отмахнуться от таких фактов. Но они есть и сами по себе никуда не денутся. Значит, надо бороться. Нравственные нормы у нас еще никто не пересматривал.

— А как, как бороться?

— Для начала — самому быть честным. Чтобы иметь право сказать правду.

— Ну вот ты ему и скажи через газету! — не унимался Серега.

— Что вы к парню привязались?! — вскипел Иван Иванович. — То да потому! Он что вам, руководитель района? Да и обед давно кончился — развели тут лясы. Подымайся!

В эти дни, наполненные счастьем, Андрей не думал о Козырине, тот просто ушел из его мыслей. Но ушел ненадолго и сейчас возвращается, внося в душу раздор и смуту.

— Все, все, мужики, по местам, — поторапливал Иван Иванович.

Ребята поднимались и расходились к тракторам. Взвыли моторы, оглушая своими голосами чернеющие поля и ближние зеленые колки. Тракторы одни за другим выползали на поле, начинали чертить сеялками широкие темные следы.

Леха и кудрявый сеяльщик оставались возле своего агрегата.

— А вы что стоите? — спросил Андрей.

— Да напарник в деревню уехал. Сынишка у него заболел.

— Давай я заменю.

— А сможешь? Да и пылища такая… — Не велик пан, перебьюсь. Пошел!

Андрей заскочил на подножку сеялки. Леха неторопливо поднялся в кабину «Кировца». Стальная махина дрогнула и потянула за собой красную гряду сеялок. Над ними сразу же повисло густое облако серой пыли. Высокие колеса трактора размеренно, без сбоев, катились по пашне, успевшей подсохнуть после недавнего дождя. Серая пыль забивала нос, лезла в глаза, скрипела на зубах. Она была такой густой и плотной, что даже затрудняла дыхание. Андрей не в первый раз стоял на сеялке и теперь радовался, когда его кудрявый напарник, убедившись, что рядом не новичок, перестал то и дело поворачивать голову и коситься недоверчивым взглядом. «Мы тоже кое-что могём, братец!» — не без гордости подумал Андрей.

У кромки поля «Кировец» повернул. Легкий ветерок дул теперь сбоку и сносил пыльную тучу на ярко-зеленый березовый колок. Дышать стало легче. Сзади, когда Андрей изредка оглядывался, виден был широкий след на пашне, след на земле, в которой уже лежали семена. Пройдет немного времени, они вымахнут зелеными ростками, ростки выпрямятся, окрепнут, и в августе на черном и пустом сейчас поле будут ходить каленые волны пшеницы. А по ночам, когда они замрут, в небе над ними беззвучно и ярко станут вспыхивать и гаснуть, как искры на ветру, ослепительные зарницы.

Мысли складывались просто, сами по себе, и Андрей уже знал, что потом, так же просто, они сами лягут на бумагу.

Под вечер, когда засеяли поле и он, умывшись, выколотив из пиджака и из брюк пыль, собирался уехать на погрузчике в Полевское, Серега неожиданно сказал:

— Ты уж, Андрюха, извини, что в обед на тебя навалились. Зло берет… ну и… Приезжай еще, парень ты свой…

«Это мне надо извиняться», — невесело подумал про себя Андрей, но вслух ничего не сказал. Крепко пожал ребятам руки и бегом побежал к погрузчику.

Через два дня после поездки в Полевское Андрею пришлось ехать в Петровский совхоз. Отправлялся он туда вместе с Воронихиным — об этом договорился Савватеев. Петровцы за последнюю пятидневку заняли в районе первое место и через день-два должны были отсеяться. Воронихин хотел лично поздравить механизаторов, а Андрей, как всегда, должен был дать на первую полосу снимок и репортаж.

В десять часов утра он уже сидел в коридоре райкома. Первый запаздывал, видно, его задерживали в кабинете какие-то неотложные дела. Вышла секретарша из приемной и попросила извинить за задержку.

Андрей редко встречался с Воронихиным — за полтора года раза три-четыре, и всегда страшно волновался при этих встречах. Почему волновался — не знал сам. В первом секретаре райкома ему все казалось необыкновенным: слова и жесты, манера говорить — все было наполнено для Андрея особым смыслом. Как маленький хилый мальчишка с завистью смотрит на взрослого сильного мужчину, так литсотрудник районки смотрел на первого.

Еще перед началом посевной, на одном из совещаний, Андрей слушал Воронихина и даже сейчас, почти через месяц, помнил то чувство, которое испытывал.

Невысокого роста, коренастый, чуть наклонив лысоватую голову, Воронихин подошел к трибуне и начал говорить. Очень тихо. Приходилось напрягаться, чтобы услышать. В зале перестали шаркать ногами, смолк шепот, установилась тишина. А Воронихин поднимал и поднимал голос, и его нельзя было не слушать — такая страсть и сила звенели в словах: