Петр Смычагин - Тихий гром. Книга четвертая

А земля дышала могучей своей грудью. Будто от рабочей лошади шел от нее тонкий голубоватый паро́к. А терпкий дух земной, смешанный с запахами трав на меже, не заменит сеятелю никакая на свете парфюмерия.

Заклубился паро́к и от мокрых мешков на спине Леонтия. Так вот сидеть, думать и разговаривать с самим собою — удовольствие для него превеликое.

— Вот подсохнет чуток, досею я этот край до дороги, а ребяты приедут к вечерку и заборонют… А там уж и к покосу готовиться время подходит… Оно ведь и хозяйствовать-то тоже с умом надоть. А уж без поту крестьянского не может она родить, матушка…

Тут Леонтию вроде послышался далекий топот копыт на дороге. Обернулся в сторону Бродовской — казак скачет. Да и не далеко совсем он оказался. Чуть сдержал коня, на межу поворачивает.

— Ты чего тут делаешь, мужик? — кричит издали.

— Дык вот сею, да дожжичек помешал, — будто оправдывался Леонтий, поднимаясь со своего насеста и сбрасывая с себя мокрые мешки.

— Я т-тебе посею счас! — заорал казак, наезжая конем на Леонтия. — Забирай свои кошели и убирайся прочь, мужланская харя!

— Ты чего, сынок, что ль, Фоки Совкова? — Не испугался Леонтий и даже подался грудью к коню. — Дык ведь, я же ведь землю-то в аренду взял у его. Деньги, как полагается, заплатил.

— Деньги с его возьмешь, — будто бы смягчился Родион.

— Дык ведь я же уж посеял почти все! Что ж мине теперь выбирать, что ль, зерно-то?

— Хошь — выбирай, а не хошь — деньги я тебе за семена отдам.

— А работа, а время? Теперь же уж время-то ушло!

— Ах ты, вша лобковая! — взъярился Родион, выхватив шашку. — На моей же земле стоит и мине же условия диктует. А ну, пошел вон отседова, и чтоб духу твоего тут не было!

— Никуда я не пойду! — отступил на шаг Леонтий, лапотные ноги расставил пошире и уперся заскорузлыми кулаками в бока. — И брать ничего не стану, и отдавать — тоже. На то власти есть, они и разберутся.

— Ах ты, г-гнида тыловая! Власти, говоришь?

И просвистела шашка над головой у Леонтия, едва не задев торчащую завязку вытертого донельзя треуха. Но не смутила мужика и эта угроза. Даже вроде бы раззадорила.

— Сшибли вашего Миколашку и до вас доберутся! Чего ты шашкой-то размахалси!

— А-а-а!! — взревел казак, будто горячий уголь попал ему за пазуху. Не помня себя от бешенства, он замахнулся снова, но лезвие-то успел отвернуть, да лишку. И не плашмя получилось, а углом обушка. Как и не было мужичка на ногах — свалился. Тут Родиона оторопь взяла, огляделся, вокруг — ни души. Сколько хватал глаз, простиралась умиротворенная, тихая, солнечная степь с редкими нарядными березовыми ко́лками…

«Полежит чуток да очухается», — решил казак и, повернув гнедого, пустил снова наметом.

А с Валентиной повезло ему и на этот раз: никого, кроме нее да бабки Матильды, не оказалось дома. Все в поле. И Валька только что оттуда же вернулась да постирушки затеяла. Матильда Вячеславовна кур у двора кормила да гусей. Издали всадника приметила, вострым взглядом прицелилась, а больше того, догадалась и тут же заспешила в избу.

— Кажись, твой казак летит, Ва́люшка. Там на дороге вон маячит.

От такого известия вспыхнула баба. И не успела Матильда оглянуться, а на внучке уж платье праздничное и узелок с вещичками в руке.

— Вот как она скоро, — удивилась Матильда. — А может, это и не он вовсе. Я же не разглядела — казак и казак.

— Он, баушка, он. Во сне я утром его видела, — и направилась к двери. — Прощай, нашим всем кланяйся.

— А домой-то что ж ты его не позовешь?

— К чему? Все равно никого нет. А ждать он не станет. — И пошла.

Ничего не ответила Матильда, только взглядом загадочно повела и кулачком рот прикрыла. За внучкой во двор не вышла. С того самого момента, как помогла убежать Валентине, зятя не видывала. И ничего плохого о нем не слышала, а камень на сердце лежит тяжеленный.

Родиону и во двор к тестю заезжать не довелось. Обнялся с молодой женой, подтянул стремена повыше, и оба угнездились на гнедке.

— Пущай уж ваши простят, что я другой раз вроде бы украл тебя, — осклабился Родион, трогая коня.

— Да никого ж там нету, окромя баушки. В поле все, а папашка с этой революцией из городу почти не показывается.

— А чего ж ты встречать-то вышла? Как узнала, что я приеду?

— Сердце чуяло, Родюшка, сердце! Ежели любит оно, да-леко чует. Ты ведь вчера еще приехал-то, небось?

— Ночью.

— Ну вот. А утром я тебя, родной, во сне видела. И утром уж знала, что приедешь, потому ждала, ненаглядный.