Владимир Ханжин - Красногрудая птица снегирь

Услышав вопрос Овинского, девушка обернулась. Лицо Иры было не такое, как лица ее подруг. Те выражали торжественность и робость одновременно. Ира же вся сияла открытой, уверенной радостью. «Я весела, я счастлива, — говорило ее лицо. — И знаю, что сегодня меня тоже ждет только хорошее».

Она выжидательно и смело посмотрела в глаза Овинскому.

— Значит, вы старшая? Ну и чудесно! — Овинский тряхнул девушку за плечи.

Она густо покраснела. Виктор рассмеялся и потащил школьниц на их посты.

В первые, самые ранние часы голосования избирателей было мало. Расхаживая по ярко освещенному, пока еще пустынному и прохладному помещению участка, Овинский видел, как Ира хлопочет около подруг. Десятиклассницы заняли места кто в детской комнате, кто в читальне, а кто просто на лестнице и в коридоре, чтобы показывать избирателям дорогу. Девушки уже совсем освоились и были веселы и оживленны. Одетые в свои великолепно отглаженные форменные платьица и белоснежные фартуки, они вносили в помещение участка атмосферу особенно светлой, праздничной приподнятости. Все было очень хорошо, но Ира не переставала давать подругам какие-то советы и наставления, видимо полученные ею в райкоме комсомола. То тут, то там Овинский видел ее удивительную, тугую, широкую, длинную косу. Чуть вдавив между лопаток платье, она весомостью своей еще более подчеркивала легкость и гибкость девичьей фигуры.

Сначала Ира показалась ему высокой. Но, присмотревшись, он убедился, что стройность словно бы прибавляла ей роста.

Ему захотелось ближе разглядеть ее. И, будто отвечая его желанию, девушка подошла к Овинскому и спросила, нужно ли поставить кого-нибудь у входа в помещение, на улице. Собираясь ответить, он посмотрел ей в глаза. Они были того же медного оттенка, что и ее волосы. Красноватые и желтые крапинки поблескивали в них.

Возможно, это длилось всего лишь одно мгновение. Он посмотрел ей в глаза и вдруг почувствовал в себе явственный, как боль, трепет. Овинский потупился в сильном смущении. Где-то на лице, кажется на щеке, у него нервно забилась какая-то жилка. Он подумал в замешательстве, что девушка хорошо видит это, как хорошо видит все его смущение. Стараясь овладеть собой, он поднял глаза и тогда отчетливо прочел в глазах девушки ответную взволнованность.

— Пожалуй, не сто-оит, — протянул он наконец. — Мороз…

Ира стремительно отошла от него.

Покатился сутолочный, пестрый день. Хотя, казалось бы, председателю избирательной комиссии ничего не оставалось, как только ждать конца голосования, Овинский утонул в мелких, неожиданно возникающих заботах. Но, как ни поглотило его все это, он нет-нет да возвращался мыслями к Ире. Все, что было около него, вокруг него, как бы поделилось на две совершенно неодинаковые части. Одна часть — это участок, комиссия, избиратели, голосование и разные вопросы и заботы, которыми он занимался. При всей своей огромности и сложности она, эта часть, составляла одно целое. И другая часть, маленькая, затаенная, — Ира.

Через несколько дней Овинский предложил на партбюро премировать школьниц, помогавших на участке. С ним согласились. Тогда Овинский заявил, что, пожалуй, удобнее всего будет, если премии вручит именно он. И опять с ним согласились, поскольку именно он был председателем избирательной комиссии.

Директор школы принесла в отделение список девушек. Передавая его, она сочла нужным подчеркнуть, что группу возглавляла Тавровая — Ира Тавровая, дочь Федора Гавриловича. Овинский не сразу сообразил, кто же такой Федор Гаврилович, и, только вернувшись к фамилии Иры, вспомнил: Тавровый — председатель горисполкома.

Награды вручались во время перемены. В школьный зал наскоро собрали всех учеников и учениц.

Первой назвали Иру. Она вспрыгнула на сцену и подбежала к Овинскому. Он вручил ей однотомник Гоголя. Руки их встретились для рукопожатия, и он увидел, что на лице у нее множество маленьких-маленьких веснушек и что белый кружевной воротничок, охватывающий тоненькую шею, в одном месте чуть-чуть припачкан фиолетовыми чернилами.

Остальным девушкам Овинский вручил грамоты.

Зазвенел звонок, громкий, пронзительный, удивительно непривычный и внезапный для Овинского. Школьники, подняв страшный гам, повалили из зала. Десятиклассницы, сгрудившись у сцены и дожидаясь, когда выйдут младшие, рассматривали грамоты и врученный Ире однотомник Гоголя. Они о чем-то возбужденно говорили, чему-то смеялись и поглядывали на сцену, где вместе с директором школы стоял Овинский. Как это обычно бывает с молодыми людьми, когда они знают, что за ними наблюдает кто-нибудь посторонний, десятиклассницы смеялись неестественно громко и вообще старались преувеличить свою веселость. Они по-девичьи кокетничали немножко, но, пожалуй, больше рисовались именно своей веселостью, своей шумной дружбой и беззаботной независимостью.