Борис Леонов - Солдаты мира

Афанасьев повернулся недовольный. Достал носовой платок, вытер брезгливо руку.

— Вы что же, Тимошин, сачкануть решили? — спросил он, сразу перейдя на «вы».

Я объяснил, что не хватило воды.

— Перемыть все начисто, — приказал Афанасьев. — И воды достаньте где хотите. Через двадцать минут проверю.

Не знаю почему, но тут я вспомнил о куске мяса, который в обод положил Афанасьеву на тарелку, и мне стало не по себе.

«Достаньте где хотите!» А где? Как бы я выкрутился из этой неприятной ситуации, но знаю, но в дверь заглянул конопатый матрос. Тот самый гармонист. Его зовут Валерием. Подслушивал, что ли, наш с Афанасьевым разговор?

— Давай, — сказал он, — бачок. Притараню воды. У меня с коком блат.

И правда — вернулся с полным бачком кипятка. Загрузил туда тарелки и так ловко начал с ними управляться — ни дать пи взять жонглер на арене.

— Тебе что посуду мыть, что на гармошке играть, — польстил я неожиданному помощнику.

В кубрике мы разговаривали уже как старые знакомые.

— Вернемся, — вздохнул мечтательно гармонист, — пойдем в увольнение. Танцевать-то умеешь?

— Так себе, — ответил я. — Как тот танцор, которому всегда что-нибудь мешает.

— Научишься… Заведешь девчонку и сразу научишься.

— Как это «заведешь»? — Мне не понравилось это его словечко. И сразу вспомнились Лида и Борис на перроне.

— Ну, не так выразился, — улыбнулся матрос, — я хотел сказать «познакомишься», может, даже и влюбишься.

— Есть у меня, — сказал я. — Осталась…

— Что дома осталось, то другу досталось. — Матрос будто пропел эти слова, а меня они кольнули. — Все это чепуха, — убедительно и как-то отрешенно добавил он, и лицо его так погрустнело, что сразу стало меньше веснушек. — Была у меня любовь… С седьмого класса дразнили нас «тили-тили тесто, жених и невеста». На флот провожала — клялась: «Буду ждать, как Пенелопа, плыви, мой Одиссей… А письма какие писала — поэмы! А потом перестала писать. И концы в воду, как будто адрес забыла. Спасибо соседу — ввел меня в курс дела. Сообщил: «Любовь твоя уже тачку возит, друг любезный! Вышла замуж». Так что, — Валерий насмешливо взглянул мне в глаза, — это только по радио: «Вы служите, мы вас подождем…»

Странный парень. Сначала помог — обрадовал, а потом невидимую мою рану разбередил.

— Да ты не смотри простоквашей, — хлопнул меня по плечу Валерий. — Подумаешь, ну и не дождется твоя Пенелопа. На танцах — все девчонки наши, вот увидишь. И еще скажи спасибо, что попал на СКР. Хоть раз в месяц, а на берег вырвешься. Вон мой братец старший на атомной служит. Так они… Хочешь послушать?

Валерий роется в рундуке, достает письмо, и я замечаю, что он делает это с гордостью. Письмо брата-подводника держит в руках, словно похвальную грамоту, причем собственную.

— Так, так, — торопливо перебирает он глазами строчки, — это насчет дома, это… так… Вот! — радостно вскидывает Валерий брови, и лицо его вновь густо обсыпают веснушки, — слушай, что пишет братень о встрече Нового года.

«В новогодний вечер мы больше всего мечтали о снеге. Он был от нас «на том свете», за тысячи штормовых миль от того места, где нашу лодку застал Новый год. Но елка все же была. Она красовалась в отсеке и, несмотря на свой маленький рост, сразу бросалась в глаза. Посмотрел бы ты, каким вниманием окружили ее и матросы, и офицеры. Мы все были как дети возле пучка синтетических веток, увитых самодельным серпантином. В общем, все было необычно. Коки здорово постарались, самодеятельность не подкачала…»

— Представляешь? — Валерий оторвался от письма. — Может, и очередной Новый год братень будет встречать под водой. Вот служба! Он уже в двух автономках побывал. (Опять матрос не утаил в этих словах горделивой нотки.) Слушай, слушай…

«Атомная лодка — это почище, чем у Жюля Верна. Скомандуют: «К погружению!» — и где же вы, песни о море, знакомые с детства, — про волны, что бушуют вдали, про берег, что окутан туманом, про девушку, что машет вслед рукой… Над лодкой, под лодкой — со всех сторон море, которого не видно, оно только угадывается за стальной обшивкой корпуса. Лишь один глубиномер говорит о свинцовой толще над головой…»

— Слушай, слушай, — продолжает Валерий.

«А вот был такой случай. В центральном посту вдруг запахло чем-то необычным, вроде бы свежестью. Одеколон после бритья? Не похоже: слишком нежный, еле уловимый запах. И уж очень знакомый, можно сказать, с детства привычный. Чем же это пахнет? В голову лезет всякая чепуха. Давно не чувствовали такого запаха: почти озонный аромат. Спрашиваем мичмана, чем это пахнет. А он — в хохот: «Воздух, — говорит, — пошел, самый настоящий воздух. Всплыли — и он хлынул в люк. А вы — чем пахнет… Чем пахнет воздух?»