Николай Воронов - Закон души

Показалось, будто Женя наклоняется за чем-то, что уронила. Нет. Пригнулась, высвобождаясь из Лешкиных лап. Подтолкнула под платок волнистую прядь, отступила, ожесточенно защитясь ладонями.

— Не тронь!

— Женюр! Наскучался… Люблю! Совсем другим буду.

— Я не к тебе.

— Ко мне ты. Проводить. Я был уверен… Я прощу.

— У меня вины никакой. И я не к тебе. Отойди!

— Обманываешь? Поговорим. Я возвращусь.

Он ринулся к ней в какой-то умоляющей обезумелости. Женя оттолкнула его и отступила еще.

Ее глаза смятенно побежали по людям. Когда она заметила меня, на ее лице появилось выражение надежды.

Прогнать его, ударить, оскорбить я не мог. Я видел, как он летел к ней (маленькое чувство не придаст человеку такую неистовую радость), и поэтому лишь был способен позвать ее к себе. Она встала рядом со мной. Я ощутил трепет ее тела.

Лешка увидел меня. Заплакал. Медленно-медленно, словно раздумывая, верить в то, что стряслось, или нет, он повернул к лестнице. Всходил по ступеням по-стариковски грузно, напоминал обвисшей шинелью и стесанными каблуками кирзовых сапог трудармейца военного времени.

— Прости ему, Женя.

Она сорвалась с места, метнулась на площадь. Я бежал за ней сквозь ливни таксомоторов, среди собираемых из железобетонных панелей домов. Я догнал ее возле изгороди катка, по которому шуршали коньки. Обнял. Гладил по волосам, зеленый платок сбился с них. И хотя она не высвобождалась из моих рук, я почувствовал, что она не прощает мне того, что я попросил ее простить Лешку.

Возмущенный мальчишеский дискант заметил с катка:

— Нашли где обниматься!

Женя надернула на волосы платок. Уходила в глубину квартала как человек, у которого все рухнуло.

Я повернулся. Миша. Оказывается, он увязался за нами. Вероятно, волнуясь за то, чем все кончится, он держал ладони у груди. Миша рубанул ледяной воздух вслед уходящей Жене, как бы прорубил в нем коридор, по которому я должен настичь ее, чтобы она не исчезла.

Я быстро поравнялся с Женей. Поймал ее руку и пропустил ее пальцы между своими, они были так горячи, несмотря на мороз, что я ощущал их жар.

— Ну что ты? Я шел. Долго шел. Словно через весь свет.

— Ничего хорошего не будет.

— Наоборот.

— Только сейчас кажется.

— Клянусь!

— Ты не должен себя губить.

— Я?! Себя?!

— Вокруг столько прекрасных девушек. Они никем и ничем не связаны. Ты и одна из этих девушек слетитесь, как птицы, полюбите… И небо ваше… Успеешь приковать себя к земле.

— Я стремлюсь к этому.

— Ты видишь только то, что хочешь видеть. И… наивность. Не сердись.

— И хорошо. Ты тоже не сердись. Слишком уж много развелось благоразумных.

— Не нужно. Сегодня накатило, завтра отхлынет. Послушайся, и ты не пожалеешь.

— Я шел. Долго шел. И — ты!

— Мальчик! — Она улыбнулась. — Пусть останется так: и ты, и я видели сказку.

— Сказка только началась.

— Она могла бы быть. Да у меня она началась не с того.

— Ты забыла все сказки. В них сначала много бед, а концы счастливые.

— В сказках действительно счастливые концы. Я озябла. И пора домой. Дальше не ходи.

Обратно я шагал по сугробам бульвара. Снова буранило. Фонари бульвара были погашены. Восточный спад неба красно-тревожно пульсировал над крышами города от зарева домен и коксовых печей.

1968 г.

Рваная одежда (диалект, уральское) .