Николай Воронов - Закон души

До угла ателье мод близко. На всякий случай я повернулся. Дверь киоска распахнулась, и оттуда сверкнули Женины глаза. Я мгновенно отвернулся, но, отворачиваясь, заметил, как Женя рывком выскочила на тротуар. Неожиданно для себя сделал несколько таких длинных скачков, что им подивился бы Тер-Ованесян.

За спасительным углом ателье мод увидел тучного офицера милиции.

Я не знал, рванулась Женя за мной или нет, но мне казалось, что она мчится по тротуару, может, из любопытства — посмотреть, кто подбросил конверт.

Свернуть на проспект и опять дуть по проталине? Поймают. Кинуться навстречу милиционеру, вступившему под свод правого арочного прохода? Если он даже бросится наперерез, я успею проскочить в левые ворота, и офицер не сможет меня перехватить. А там я начну петлять закоулками дворов и скроюсь: спущусь в подвал или взлечу на чердак.

Где-то в глубине была зыбкая надежда, что милиционер не обратит на меня внимания: мало ли кто носится по улицам, но, наверно, я вызвал у него подозрение, и он бросился наперерез, да еще со стремительностью, неожиданной для его грузности. Беги я напропалую к левому арочному проходу, офицер сцапал бы меня. В последний момент, ну, прямо у него перед носом, я встал, как вкопанный, и стреканул через середину арки. Ему было трудно сразу остановиться. Где-нибудь на планете со слабеньким притяжением подобный бомбовидный дяденька, набрав неосторожный разгон, может стартовать в космос.

Пробегая между деревянной загородкой сквера и художественной мастерской, я оглянулся. Милиционер махнул через загородку и пузом вперед пер наискось по скверу. Я прибавил скорость, быстро проскочил под арками, глядящими на металлургический институт и примыкающими с одной стороны к дому, где детская библиотека и салон, с другой стороны — где зеркальный «Гастроном».

Как-то у Кирилла болела мать: поднялось давление крови. Он пошел просить лимоны у директора «Гастронома» (лимоны снижают кровяное давление) и на помощь позвал меня.

Мы вошли в «Гастроном» со склада, а вышли, побывав у директора, через магазин.

Бочком, чтобы не задеть ящики, я мелькнул на склад. Загнув вправо, разъединил румяных, в фартуках, мясников, которые курили нос к носу и шептались насчет выручки, потом еле разминулся с неохватной сатураторшей. Третьим препятствием оказалась пивная бочка, которую катили по цементному полу грузчики. Приказал им посторониться. Перескочил через бочку. После откинул портьеру и, натыкаясь на входивших в магазин покупателей, выбрался на тротуар, отсюда перебежал шоссе и очутился в тополевом квартале.

Теперь, когда опасность миновала, мне стало страшно собственное легкодумие. Заклеил бы в конверт пятьдесят рублей и подбросил. Задержали бы, спросили, почему подбросил. «Хотел помочь человеку». И все. А то взял и сочинил ерническое послание. Задержали бы, это был бы серьезный обвинительный документ против меня, и я едва ли бы открутился от суда.

Нажимаю на пуговку электрического звонка, стараюсь, чтобы из никелевых трелей составилась мелодия «Чижика-пыжика».

В душе веселая коловерть. Подурачиться бы… Эх, весну бы сейчас, да лес, да лунную поляну! Прикинулся бы тетеревом, зауркал кругло, раскатисто, перемежал бы урканье с чуфыканьем.

Чертовщина какая-то! И на самом деле хмелеешь от радости. Ну и устрою Кириллу нахлобучку! Как счастлив — к нему, а его тю-тю.

О, шаги! Шелестит цепочка. Клацает замок. Миша. Хмурый. Через мгновение — удивленный.

— Чего ты, Глеб, сегодня, как ряженый? Тулупчик странный.

— Борястик, потому что сборки на талии.

— Ты не увиливай.

— Тайна. Где Кирилл?

— В киоск ушел. Ты ведь знаешь, он собирается сына киоскерши в интернат устроить. Документы должен взять: заявление и всякие справки.

— Не клинья ли подбивает?

— Ревность унизительна, Дипломат. Это, во-первых. Во-вторых, Кирилл жертвенник.

— Миша, ты мудрый человек. Есть хочется. Подашь кашалота — только позвоночник оставлю.

Я пошел за Мишей на кухню.

Устанавливая сковороду с макаронами на сетчатую подставку, он спросил, правда ли, что амбра кашалотов дороже золота и что, если ее найти килограммов сто, то получишь вознаграждение, которого не истратишь за много лет.

— Зачем тебе крупная сумма?

— Нужно.

— Кириллу отдашь?

— Не разочаровывайся, Глеб.

— В ком?

— Во мне. Увижу женщину — думаю: «Сможет она бросить родного ребенка или нет?» Или девушку вижу: «Сможет она, когда выйдет замуж и родит, подкинуть куда-нибудь своего ребенка?» Почти всякий раз я отвечал запросто: «Не сможет». В наших детдомовских девчонках, в воспитательницах и училках я выискивал дурное и злорадствовал. Чаще выходило, что они добры, внимательны, но я не верил: личина, наигрыш… Теперь стыдно.