Вера Кудрявцева - Летний дождь

«…Стрелы молний рвали тучи, но они опять сливались и неслись над степью мрачной, наводящей ужас стаей. И порой с ударом грома что-то круглое, как солнце, ослепляя синим светом, с неба падало на землю; и блестели грозно тучи и казались взгляду ратью страшных, черных привидений… Привиденья рокотали и гремели, угрожая замолчавшей в страхе степи, и волною беспрерывной и громадной, с море ростом, их проклятья и угрозы неустанно вдаль летели и звучали так, как горы вдруг бы, вдребезги разбившись, пали с грохотом на землю… Вот как тучи те звучали!..»

Санька с Витькой переглянулись: вот это да! Было так интересно и слушать Татьяну Петровну, и смотреть на нее.

— Вы как артистка! — сказал Ленька Дробышев, он выступал Буревестником.

— У этого Леньки два старших брата в тюрьме, — зашептал опять Витька Саньке. — Они машины угоняли, разбирали и продавали. А Ленька — ох, голова! На всех уроках подряд книжки читает, читает! А на учет его поставили за то, что мотоциклы угоняет. Накатается и бросит где-нибудь. Ничего не поделаешь — кровь…

— Вот чем мы занимаемся, — посмотрела на них все еще пылающими глазами Татьяна Петровна. — Ну-ка, скажи, — обратилась она к Саньке, — «Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах…»

— Зачем? — вспыхнул Санька.

— Надо, значит! — сказал кто-то за спиной Саньки и дал ему легкий подзатыльник.

— Понимаешь, — объяснила Татьяна Петровна. — Мужских голосов нам уже хватает. Чтоб рев бури изобразить, гром, морскую стихию, в общем. А нужны еще голоса за чаек, за гагар, за пингвина. Попробуй: «Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах…»

— Ну, «Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах», — скороговоркой выпалил Санька, и все засмеялись.

— Немножко не так, а голос подходит, — сказала Татьяна Петровна. — Знаешь, Саша, ты представь такого человека, недалекого, но очень гордого собой, мол, я такой-то и такой-то! А вы… вы-то кто такие, чтоб тревожить… кого? Меня?..

И Санька сразу представил отца. Как он говорит! «Я в твоем возрасте дом строил, а ты!.. Я на Доске почета, а ты…» И он сказал, изображая отца… «Глупый пингвин ро-обко прячет тело жирное в утесах…» Только сказал так, и все даже захлопали ему, будто артисту.

— Молодец! Так и говори всякий раз! — обрадовалась Татьяна Петровна. — Вставай вот здесь, в первый ряд, но чуть-чуть за Буревестником.

И Санька встал в хор «Мужские голоса».

Татьяна Петровна выявила способности Витьки, и он тоже встал рядом с Санькой, чтобы стонать за гагар и за чаек.

Потом Татьяна Петровна снова вспорхнула на стулья и, оглядев свой хор «Мужские голоса», приподняла руки-крылышки.

— Татьяна Петровна, — спросил вдруг Ленька-Буревестник. — А вдруг они не смогут с нами поехать? Мы их натренируем, а папы с мамами не отпустят деток!

«Поехать? — переглянулись Санька с Витькой. — Мы и так едем, вернее, идем на днях, и сами знаем куда…»

— Отпустят! Я сумею убедить их родителей, — сказала Татьяна Петровна и взмахнула руками.

«Над седой равниной моря ветер тучи собирает», — далеко где-то проворчала «гроза». И Санька вдруг увидел хмурое небо. Залетали по нему тревожно птицы, зашумели сосны, раскачивая вершинами, заскрипели пугающе. Он стоял, смотрел на руки Татьяны Петровны, ловил каждое мощное слово хора.

— «Чайки стонут перед бурей, стонут, мечутся над морем и на дно его готовы спрятать ужас свой пред бурей!» — И правда будто простонал Витька. И вот рука обратилась к нему, к Саньке, — он сейчас должен вступить в общий хор. Да так, чтоб не испортить песни, не сфальшивить.

— «…Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах…» — не узнал Санька своего голоса, а уже другой, вольный и властный, захлестнул его:

— «…только гордый Буревестник реет смело и свободно над седым от пены морем!..»

Они репетировали долго. И всякий раз Санька с нетерпением ждал обращенного к нему взмаха руки и всякий раз не узнавал от волнения своего голоса. И себя не узнавал. Неужели это он, вечный троечник, «пенек с глазами», стоит в первом ряду среди почти взрослых парней, и голос его нужен, как нужен здесь голос каждого из них? Он покосился на Витьку и тоже не узнал друга. Был тот непривычно строг и серьезен. И глаза, обычно, несмотря ни на что, озорные да веселущие, тоже были сейчас не его, не Витькины глаза. Такие глаза, помнит Санька, были у Вани, водителя трамвая, устремленные вперед, в даль дороги.

А «буря» набирала мощи: грохотал гром, рвали небо молнии, и стучало, работало радостно сердце Саньки. «Пусть сильнее будет буря!» — кричало оно.