Любовь Руднева - Голос из глубин

«Меня поразило в Амо то, как он принимал к сердцу судьбы участников второй мировой войны, моего отца, Десноса. Он не просто сострадал — считал себя причастным к их испытаниям, к Вашим. Казалось, он взваливал на себя двойную, тройную ношу. Не случайно поминал Десноса и незадолго до своего ухода:

И теперь, Андрей, шлю Вам те воспоминания о поэте, какие наверняка особенно затронули б Амо, но окажутся они, конечно, небезразличными и Вам, и капитану Ветлину.

Амо говорил мне в Терезине и позднее, в Кутна-горе:

«Очень грустно, пронзительно грустно спустя годы, десятилетия входить в новые подробности трагической жизни дорогого человека. Но невольно даже это снова приобщает нас к нему, к его крестному пути, и дарует новые силы от соприкосновения с его личностью». Я отсылаю Вам странички о Десносе без перевода. Знаю, Вы свободно читаете по-французски. Так Вы лучше вслушаетесь в голос незнакомого нам, но, несомненно, достойного друга Десноса по лагерной поре — Робера Лоранса.

«Я познакомился с Десносом в Компьене, в лагере Руаяль-Лье. Мы оба оказались в числе тех тысячи семисот четырнадцати узников, которых утром 27 апреля 1944 года эсэсовцы увозили из пересылочного лагеря Компьен. У вокзала толпились родственники и друзья заключенных, неизвестно каким образом оповещенные об отъезде. У меня в ушах еще звучит голос Десноса: «Прощай, Юки! Я вернусь»…

Моя память хранит скорее голос, чем сами слова…

Три дня без остановок мы ехали в вагонах для скота, по сто человек в каждом… В конце четвертого дня поезд прибыл в концлагерь Освенцим — Биркенау…

Деснос вдруг проявил дар ясновидца, предсказателя будущего. Обвязав голову платком наподобие турка, поэт гадал заключенным по руке, каждому обещая счастливый исход, около него собиралась очередь, он из тех, кто морально очень крепко стоял на ногах.

В Освенциме нам выжгли номера на левой руке. Мы потеряли там двести человек…

В Бухенвальде из нашей колонны отобрали тысячу узников, куда попали и мы с Десносом, для отправки в лагерь Флосенберг в Вогезах. Там я и сблизился с Десносом. Я любил расспрашивать Робера о его нормандских корнях, поскольку сам я из Нормандии. Фамилия «Деснос» нормандского происхождения, она часто встречается в Орне.

Робер сочинял в то время длинную поэму под названием «Негр-кирасир». Он читал нам отрывки из нее — звучные, музыкальные, но не очень мне понятные. Текст поэмы писался на кусочках папиросной бумаги, которые бережно складывал в коробку из-под сигарет его друг Родель, тоже сочинявший стихи. Коробка исчезла со смертью Роделя…

Деснос высоко ценил классиков. Поражая нас удивительной памятью, он читал наизусть целые монологи из Расина, стихи Виктора Гюго, — мне казалось даже, что дух Гюго незримо присутствовал в его поэме «Негр-кирасир».

На новый, 1945 год Деснос организовал среди заключенных «фестиваль» народных песен, мы пели старинные песни разных провинций Франции. Деснос знал их множество.

Робер был одним из немногих, кому чудом удалось получить несколько писем из дома. Письмо Юки было пронизано воздухом Парижа. Было также письмо от Жана-Луи Барро и Мадлен Рено. Деснос щедро делился с нами своей радостью…

Апрель 1945 года. Массовое бегство фашистов. Тиски сжимались все крепче. Нас погнали в Чехословакию. Оборванные, покрытые вшами, похожие на живые скелеты, мы вызывали ужас у населения окрестных деревень. Я замечал, как при виде нас женщины плакали… Десносу разбили очки. Почти ослепший, поэт двигался на ощупь, с трудом переставляя ноги… И, наконец, лагерь Терезин в Чехословакии. Восьмого мая я увидел Десноса около казармы СС, куда нас поместили. Он показался мне каким-то просветленным. Я тогда и предположить не мог, что это наша последняя встреча».

Ярослава приписала:

«Для Амо эта запоздалая, но достоверная весть от свидетеля стала б событием. Он же в себе носил, если хотите таскал, как собственную, когда-то давно оборвавшуюся жизнь Десноса, с которым даже и не мог бы свести знакомства хотя б из-за своего возраста».

Читая письмо Ярославы и воспоминания Лоранса, Андрей думал:

«Яра права, но я ведь мог повстречаться с тем Робером и не только свести знакомство, но даже и разделить его судьбу.

Так просто падали карты — случайность неслучайной войны могла бы загнать в плен, в лагерь, на смертный барачный топчан рядом с Робером. Мы участвовали в одной схватке на некотором расстоянии друг от друга, при несколько разных обстоятельствах, но в том-то и раздолье мировой войны, ее жестокое распространение, что ничего не стоило случаю свести нас на той трагической и притом ставшей для всех нас личной дороге». Письмо Ярославы многое всколыхнуло в душе и памяти Андрея, и как раз в ту февральскую пору к нему заехал капитан Ветлин.