Любовь Руднева - Голос из глубин

— Теперь местные, аппалачские эльфы пришли в смятение, ты слишком много всякого-разного высматриваешь среди цветов и кустарников. Даром это тебе не пройдет, они ведь скрытой камерой снимают твои разговоры с цветами, сборы гербария. Они большие искусники, вроде тебя, но вооружены современной техникой. Хотя заповедное тут блюдется с завидным упорством, но эльфы Аппалач, несомненно, вовсе не манкируют техникой конца двадцатого века. Особенно им нравится, как косая тень скалы падает на твое лицо, едва ты выбираешься на открытое место.

Но возникали маленькие недоразумения, легкие пререкания. Андрей, выполняя просьбу самой Наташи, целыми днями говорил по-английски, чтобы «развязать» ей язык. Ведь заезжали и в города, особенно их тянули маленькие, почти искусственно сохранявшие свою старозаветность. Тут-то и ей хотелось поболтать с продавцами и путниками, которых они подсаживали на дорогах, с бедняками и шалыми юношами, с индейцами и деловыми людьми. Но Наташа уставала от строгостей и педантизма Андрея, а он не хотел давать ей спуску.

— Не сердись, май дарлинг, тебе самой до зарезу хочется говорить с жителями, а не стоять и выслушивать мои сухие вопросы. У тебя все получается непосредственнее, сразу, с ходу и вникаешь в то, как живут разные встречные-поперечные. Не сердись. Ты ж хорошо начала объясняться, а ошибки в речи заезжих местные жители любят. Чувствуют тогда и свое превосходство и снисходительны к причудам гостя, ведь многие из них потомки пришлых, потому их хлебом не корми, дай порадоваться твоим странным, чуть исковерканным словцам.

Она возвращалась к их стойбищу — палатке — с охапкой цветов и трав для, гербариев, обещанных какому-то обществу или институту, вовсе и не своему, тихо напевала, и тогда Андрей, остававшийся порой за «кухаря», подозревал ее в полном небрежении к его персоне.

Но особенно любил смотреть он, как стирает Наташа, бьет о камни его белую хлопчатобумажную рубаху, майки. Снова отжимает и бьет. Он выхватывал у нее белье, выкручивал, хвастаясь силой.

— Видишь, досуха! Ну, Наташа, а ты стираешь как женщины времен Одиссея на берегу реки иль озера.

— Да, ты уж без примеров, да еще самых расклассических, никак не обойдешься, — парировала она.

— Виноват, но со стороны-то виднее, на кого ты смахиваешь! Да еще устраиваешь постирушку на другом континенте, стоя босиком на камне, а то варишь ушицу на берегу одной из аппалачских речушек, а это все равно что обручиться с этим континентом тоже.

Наташа распрямилась, поправила волосы, растрепавшиеся на речном ветру, и рассмеялась.

— Ну, не одному ж тебе было тут мытарствовать вдоль берегов, общупывать приглубое, придонное с Дирком, я вот тоже могу чего-нибудь учинять, пусть и попроще. А заодно свожу знакомство по давнему пристрастию с тутошними папоротниками — реликтовыми.

Наташа вновь принялась за стирку, а Андрей отбежал и, уже стоя поодаль, скрестив руки на груди, с шутливым пафосом говорил:

— И так, о ученый географ, теперь ты вкалываешь как прачка, приоткрыв рот или закусив губу, входя в азарт. Совсем на тот же манер, как делаешь это, когда скачешь на неоседланном жеребце.

Покачав головой, Наташа взмолилась:

— Перестань, это ж твоя наука еще студенческих лет, ты, кажется, завидовал ковбоям, а чем я хуже? Только тут стал ты невыносимо красноречивым, как уж не был, пожалуй, четверть века. А стирать на реке и вправду одно удовольствие. — Она уже развешивала на кустах белье, рубахи, юбчонку. — Тут и шум воды, и галька говорит свое, вроде б с водой перешептываясь, и сама я уже к ним причастна, а то поток с гор принесет веточку, странный обломок — все находка.

Они уже шли рядом, он положил руку на ее плечо.

— Открою тебе секрет, — она усмехнулась, — когда в Москве невмоготу, я сразу вцепляюсь в самую прозаическую работенку — в постирушку. Но ты, щедрый, и там похваливаешь меня, правда, мимоходом, за всякую домашность.

— Уют, уют, Наташка, такое слово я тоже не произносил давным-давно. Но сколько ж раз ко мне возвращалось равновесие возле тебя — в поздний час, присев к твоему малому столику, я только смотрел, как ты что-то штопаешь, отодвинув все рукописи и всякую ученость. Еще люблю твои сказочные разговоры по телефону. Все ведут какие угодно — деловые, пустомельные, кулинарные, а ты — сказочные.

Она шутливо стукнула ребром ладони по его локтю.

— Какое счастье, что я до сегодняшнего дня не слыхивала от тебя подобных монологов, а то бы сбежала в дремучий лес! И не все же вести высокоученые диспуты, как ты, по телефону.