Александр Шевченко - Под звездами

— Вот это накатец будет! — восхищенно сказал Корушкин. — Никакой снаряд не возьмет!

Хлудов с недоверчивым удивлением глядел на солдат, спокойно и бодро делавших свое дело, будто они были не на передовой, а где-то в глубоком тылу, на лесозаготовках. Он видел, что здесь, в лесу, неторопливо идет какая- то своя, особая жизнь многих людей, неизвестная и непонятная ему, но для этих вот солдат, для Шпагина и Корушкина уже привычная и обыкновенная. Для него было необъяснимым, как люди могут здесь быть спокойными, что-то делать, чему-то радоваться, строить какие-то планы на завтра, на послезавтра, рассчитывать, что будут жить? Ему казалось, что тут человека повсюду подстерегает смерть, она может настигнуть мгновенно, когда о ней совсем не думают. Это непрерывное напряженное ожидание опасности подавляло в нем все мысли, все чувства, оставалось одно — страх, огромный, непреодолимый, он железной рукой сжимал сердце.

На развилке дорог, около большой свежей воронки, остановились, развернули новые, только вчера склеенные, хрустящие карты и стали решать, куда идти: направо пли налево?

Шпагин начал свертывать самокрутку.

— Пожалуйста, возьмите у меня папироску! — предложил ему Пылаев свой портсигар с изображением танка на крышке. Пылаеву хотелось сделать всем приятное и, кроме того, лишний раз показать выгравированную на портсигаре надпись: «Дорогому Юре на память от Люси».

— Митя, и вы берите! — протянул он портсигар Корушкину.

Пылаев еще робел перед солдатами и не отваживался называть их на «ты», как это делали другие офицеры.

С правого поворота послышался веселый, озорной окрик:

— Но-о-о, косопузая, пошевеливайся!

Навстречу бодро бежала маленькая, мохнатая, большеголовая лошадка; черная грива, клочьями торчащая во все стороны, и низко свисавшая на глаза челка придавали лошадке свирепый вид. На санях, широко расставив ноги, стоял солдат с короткой темной бородой, обнесенной инеем, и размахивал вожжами над головой. На вопрос Шпагина, где найти командира третьей роты, ездовой, улыбаясь всей разошедшейся в стороны бородой, посмотрел на белые чистые полушубки офицеров и сказал:

— А, новенькие, небось? Пособлять пришли? Пора, засиделись мы тут! Во-он, туда ступайте, как раз выйдете. Сам-то я из третьей роты, за продуктами на склад еду. Подождите меня, водки привезу — тут недалеко!

Шпагин сильно оттолкнулся сразу обеими палками и быстро покатил с холма вниз по узкой дороге, петлявшей между деревьев. В конце спуска он вдруг остановился и прислушался:

— Тише, ребята...

Откуда-то плыли мягкие, приглушенные звуки грустной красивой музыки. Казалось, они возникают тут же, среди деревьев, в самом воздухе.

— «На сопках Маньчжурии»... — проговорил Шпагин, мысленно повторяя с детства знакомый мотив.

— Да это же патефон! Только откуда ему тут взяться? — удивился Пылаев.

Патефон никак не вязался с его представлением о фронте, о передовой.

— В землянке, наверное! Вон, глядите! — указал Корушкин на холмик снега под тремя могучими соснами, к которому вела узкая тропинка. Близ землянки на лениво тлеющем костре стояло закопченное ведро; коротконогий, широкоплечий, рыжеволосый солдат в расстегнутой гимнастерке колол дрова; громко крякая, он с такой силой всаживал топор в березовое бревно, что тяжелые поленья с угрожающим гулом разлетались в стороны.

— Вы к ротному? — спросил солдат. — Как раз пришел — всю ночь во взводах был!

С трудом открыв дверь, заваленную снегом, Шпагин протиснулся в маленькую землянку.

В землянке были двое. Один, с двумя квадратиками на петлицах, с густыми соломенными, лихо закрученными вверх усами, которые казались наклеенными на круглом, очень румяном лице, лежал, протянув ноги в валенках на спинку железной кровати, и читал книжку. На другой кровати кто-то спал, накрывшись с головой полушубком и негромко всхрапывая.

Офицер встал, протянул руку и отрекомендовался окающим говорком:

— Лейтенант Полосухин, командир третьей роты... Садитесь прямо на кровать, ничего...

«Каким смешным делают его эти усы», — подумал Шпагин.

Открытый патефон стоял на столике, заставленном грязными тарелками, помятыми консервными банками и кружками; черный диск крутился, иголка хрипела, землянку оглашали жалкие дребезжащие звуки вальса, которые издали казались такими красивыми.

— Что же это у тебя — человек спит, а ты патефон заводишь? — сказал Шпагин.

Полосухин поглядел на спящего и махнул рукой.