Александр Андреев - Рассудите нас люди

Елена долго и с какой-то жалостью смотрела на меня.

— Ты говоришь чепуху. Женя, — сказала она глуховато и печально. — Вернись к нему. Он очень в тебе нуждается.

Я прислонилась спиной к стене — ноги вдруг ослабли.

Елена встала. Подойдя ко мне, она порывисто обняла меня, произнесла сдавленно:

— Прощай. — И вышла, не оглянувшись.

«Подожди! Милая, родная, не оставляй!..» — хотелось закричать мне, но не смогла.

...Я осталась в доме одна. Тишина давила, как, наверно, давит слой воды на большой глубине, — хотелось вынырнуть к. солнцу, к людскому шуму, на простор... Я стала подметать пол, чтобы чем-то занять себя. В это время и зазвонил телефон лихорадочно и тревожно — так вызывает междугородная станция. Я схватила- трубку. Папа! Он удивился, услышав мой голос.

— Женя? Ты дома?

— Папа! Папа, приезжай скорее. Пожалуйста. Я тебя очень, очень прошу... — Я опять расплакалась, не выдержала. Папа замолчал, и я поспешно позвала: — Папа, папа!..

— Ну-ка, без паники, — сказал он строго. — Спокойней. И вытри глаза. Вот так... А теперь объясни толком, что за трагедия разыгралась у вас?

— Расскажу, когда приедешь. Мне нужна твоя помощь. Просто невозможно, как нужна! Такое дело, папа... Ну, я не могу говорить по телефону...

— Мама дома?

— Нет, она ушла в институт.

Папа опять помолчал, должно быть раздумывая о чем-то.

— Я прилечу через два дня, — сказал он. — Дела твои уладим. Все будет хорошо, А ты держись храбро. Слышишь, Женька!

— Слышу, папа! — крикнула я.

Нас разъединили. Я постояла немного, прижимая к груди трубку, затем бережно положила.

Вернулась из магазина Нюша. Я взяла у нее сумку с продуктами, помогла раздеться.

— Оживела, — врастяжку произнесла Нюша с радостным изумлением.

— Папа через два дня прилетает, — выпалила я.

— И слава богу! А то закатился — и нет его. Дочь изнывает от горя, а ему и дела мало... Теперь все уладится. Ты теперь прибери себя да выйди-ка погуляй, проветрись...

К вечеру ко мне пришел Боря Берзер. Разделся, два раза скользнул по замшевой курточке, расстегивая и застегивая «молнию». Я провела его в свою комнату.

— Как настроение, затворница? — Он был в курсе всех моих событий.

— Спасибо, Боря, немного лучше, — ответила я. — Папа скоро приезжает.

— Тогда все в порядке. — Боря сел в кресло, взглянул на меня своими черными мягкими и грустными глазами и покачал головой. — Ох, и характер у тебя, Женька!.. Мечется, страдает, раскаивается, но стоит на своем!

Я усмехнулась.

— Какой характер? Просто глупость и беспомощность и больше ничего. И упрямство. Ведь я однажды, после того как на меня накричала Елена, — помнишь я тебе говорила? — я не выдержала и побежала в общежитие. Пришла, а окно нашей комнаты темное, чужое, мертвое. И у ребят темно, и у тети Даши тоже. Обошла вокруг, заглянула в красный уголок. Они все были там.

За столом Петр Гордиенко, Дронов и начальник управления Скворцов. Алеша стоял перед столом и что-то говорил. Дела какие-то обсуждали всей бригадой. Так хотелось постучать в окошко! Но не решилась. Понимаешь, Боря, не могу я к нему вернуться ни с чем. Он меня уважать перестанет. Ты чем-то взволнован, Боря?

— У меня сегодня был Вадим Каретин. Сам приехал. Долго мы с ним говорили. Знаешь, он, кажется, начинает прозревать. Ореол Аркадия Растворова начинает меркнуть в его глазах. Осуждает его за поведение на бюро. И себя осуждает. Это уже прогресс. Нам надо перетянуть его на нашу сторону, он же не такой плохой парень, когда с ним поговоришь, и неглупый. Приглашал меня на день рождения. Никогда не приглашал — и вдруг!.. Очень хочет, чтобы и ты пришла.

— Зачем я пойду. Боря, чего я там не видала? — спросила я. — Все те же лица, те же разговоры, те же тосты на грузинский манер, те же остроты... В прозрение Вадима я не верю. Не будет возле него Аркадия, будет кто-то другой,точно такой же. У него нет своей воли, вот в чем беда, он обязательно должен кому-то подчиняться.

— Так пускай лучше подчиняется нам, — ответил Боря. Давай сходим поговорим.

— Ладно, пойдем, — согласилась я после долгого колебания, без особого энтузиазма.

Я прошла в ванную, к зеркалу, чтобы снять с волос бигуди. До бесшабашности веселое настроение вдруг овладело мной. Я не раз отмечала такие скачки в своем настроении. Веселость возникала из ничего, от ничтожных причин. Вот легли волосы так, как мне нравилось, как хотелось — крупными, крутыми завитками, похожими на стружки, черными-черными, с мерцающими бликами; брови по-озорному поднялись вверх и чуть надломились, а щеки порозовели и посвежели —. и вот настроение подскочило. Я даже напевала. «Все будет хорошо!..» — повторяла слова папы.