Александр Андреев - Рассудите нас люди

— Рисуется. — заметила Женя Вадиму, когда ребята от нас отошли. — Он все время рисуется, Аркадий твой.

— Он не рисуется. — сказал я.

Вадим пояснил с досадой:

— Просто у него есть определенность, свои суждения обо всем.

Нас всех троих сковывала неловкость — непринужденной простоты отношений не получалось. Я видел, что Вадиму не терпелось избавиться от меня и побежать вслед за приятелями. И я уже готов был оставить их. Но Женя, точно разгадав мое намерение, положила руку на сгиб моей руки — оперлась, чтобы поправить ремешок на босоножке. Задержала.

— Куда же мы все-таки пойдем? — спросил Вадим раздраженно.

— Пойдемте в цирк, — сказал я. — Люблю смотреть на ученое зверье.

Тонкая и снисходительная улыбка заиграла на румяных губах Вадима:

— Что и говорить! Зрелище для детей, солдат и нянек. Из детского возраста я вышел, в солдатах не ходил.

— Часть цирковых номеров я могу показать и здесь, — предложил я. — Могу разбежаться и сделать двойное сальто. Могу пройти на руках отсюда и до поэта. Хотите?

— Вы это сделаете без меня. Терять вечер в отделении милиции — перспектива не из веселых.

Я взглянул на Вадима и подумал: «Сейчас я выдам тебе сполна! Всю твою спесь собью».

— Тогда в Парк культуры и отдыха. На танцы!

Пиджак свалился с плеча Вадима.

Женя простодушно рассмеялась.

— Что ты все время усмехаешься, как дурочка! — процедил Вадим сквозь зубы. — Что нашла тут смешного?

— Просто я согласна идти в парк на танцы. Вот и обрадовалась.

— Счастливого пути! — Вадим повернулся и пошел в сторону памятника Маяковскому.

— Стой! — крикнула Женя. — Сейчас же вернись!

Вадим, задержавшись, взглянул на нее через плечо.

— Иди сюда!

— Не пойду.

Женя подбежала к нему. Он вполголоса выговорил;

— Мне надоели твои насмешки, твои намеки. Ты ведешь себя недостойно. Откуда этот парень взялся? Пусть он уйдет!

— Он не уйдет, — сказала Женя.

— Тогда уйду я.

— И ты не уйдешь.

— Уйду.

— Не уйдешь.

Вадим вскинул плечо, поправляя пиджак, и решительно зашагал прочь. Женя постояла немного, глядя ему вслед, затем вернулась ко мне. Она дышала часто и прерывисто.

— Пройдемся немного, — сказала она, не поднимая глаз.

Мы повернули за угол и направились вдоль улицы Горького.

— Алеша, вы злой? — спросила Женя; она взяла меня под руку,

— Нет, — сказал я.

— Зачем же вы так зло сказали Аркадию? Он даже растерялся в первую минуту. А я еще ни разу не видела, чтобы он когда-нибудь растерялся.

— Вы его пожалели?

— Нет, что вы!

— Я сказал не зло, но верно. Разве не так. Женя?

Она внимательно взглянула на меня.

— Видимо, так... Пойдемте на Пушкинскую площадь, постоим у фонтана.

В последние дни чувства и нервы мои вышли из повиновения.

Я не мог сладить с собой — надвигалась беда. Сама беда не страшна. С ней, столкнувшейся с тобой лицом к лицу, можно побороться, выстоять. Изматывает душу ее неясное предчувствие, ее крадущаяся во тьме поступь.

На экзаменах по математике, по физике и по сочинению я схватил тройки: волнение — плохой помощник разуму. Ох, тошно ходить по земле с такими отметками, все время ощущаешь свою ка-кую-то неполноценность, посредственность!..

Моей тревоге робко противостояла надежда: а вдруг пройду? Солдат ведь — не веское, но все же преимущество. А там уж постараюсь, наверстаю...

В тот день я проснулся рано. Долго лежал с закрытыми глазами, все время думал о Жене. Если суждено нам быть вместе, то я непременно буду учиться в институте...

Первой поднялась мать, зашуршала платьем, одеваясь. За перегородкой задребезжал будильник Семена. Лиза тяжело выступила со своей половины. Мать прошептала ей:

— Лежи, сама провожу. — И ушла готовить завтрак.

Вскоре вернулась, заплела косички Наде, дочке Ивана.

Семен затопал пудовыми ботинками. Из-за ширмы отец сказал ему;

— После работы никуда не заходи, прямо домой.

— Ладно.

— И ты, Иван. Слышишь? И ты, Татьяна.

— Куда же нам еще?

Иван с Татьяной, Надя и Семен вышли на кухню завтракать. Через некоторое время за ними захлопнулась входная дверь. Соседи тоже ушли на работу. Квартира опустела. Знакомый запах нагретых за ночь постелей держался в комнате.

В тишине мерно отстукивали стенные часы. Отец заворочался: должно быть, сел, потирая грудь, закашлялся. Мать, зайдя за ширму, проворчала]

— Вот ведь наказание — не лежится ему! Загремел... Не успел глаза продрать — тут же за папиросу! Дай парню поспать. Ляг. А я в магазин отойду.