Василий Еловских - В родных местах

— Ну как? — спросил Егор.

— Что как? Велели остерегаться.

Егор позвонил врачу и услышал то, что и ожидал:

— Зайцев? Да ничего особенного. Легкое недомогание. Может ли работать? А почему не может?

В позапрошлом году Егор заболел. Сахарный диабет. Видимо, сказалось нервное напряжение. Он с детства был излишне впечатлительным и нервным. Такими же были мать и бабушка. К вечеру невыносимо уставал и — вот наивная душа! — стараясь избавиться от непривычной и тягостной усталости, пил чашку за чашкой крепкий сладкий кофе, что, как теперь понимает, усиливало диабет и не избавляло от невроза; прежде деликатный и спокойный, он стал раздражительным, нетерпеливым, мучился от бессонницы и головных болей. Лежал в больнице. По совету врачей оставил должность заведующего мастерской и вот уже года полтора работает слесарем.

Зайцев, видать, не знал, не думал, что Егор может слесарить не хуже его; Михаил работал в соседнем совхозе и пришел в мастерскую в то время, когда Егор был заведующим.

— Так, так! С молотком робить — это тебе не команды подавать, — посмеивался Зайцев и закатывался глупым смехом.

Вспомнились слова директора совхоза Быкова: «Зря в мастерской остаешься. Становишься за верстак вместе с бывшими подчиненными».

Однако все бывшие подчиненные, кроме Зайцева, вели себя хорошо.

Егор понял, что по натуре своей он не руководитель и не начальник: мягкотел, нетребователен, с тихим детским голоском и внешностью неприметен — низкорослый, тощий, сутулый, в очках, похож скорее на библиотекаря или счетовода. А ведь руководитель должен хоть сколько-то впечатлять и внешностью. Работал он хорошо и был столь аккуратным и строгим к себе, что кое-кто в шутку звал его педантом. Педант… Любой добрый работник кажется немножко педантом.

В мастерской висели неисправные часы, старинные, видать, еще купеческие. Егор повозился с ними два вечера, и часы пошли. В центральном поселке совхоза провели водопровод. В мастерской сделали душ. А вода не идет, смотрят, проверяют слесари и механики — все в порядке, должна бы течь и не течет. Егор немножко покопался и исправил. Сперва он тоже недоумевал: что за нечистая сила — все вроде бы в порядке, а не течет, только капает чуть-чуть, не душ, одна насмешка. Но вдруг его осенило: душ старый, может, что-то в нем?.. Искривлений нет, закупорка? И правда, мелкие отверстия душевого распылителя были забиты грязью.

Егор прост, вежлив, беззлобен, это нравится начальству и рабочим. Он учился в институте, редактировал стенгазету и вообще был, как говорится, на виду.

Его фотография висела на доске Почета, на торжественных вечерах ему объявляли благодарности, выдавали грамоты, хвалили.

Мишкины насмешки будто отрубило. Зайцев спрашивал у Егора с улыбкой:

— Ну как здоровье, Иваныч?

Он теперь относился к нему куда лучше, чем в пору, когда Малютин был заведующим мастерской.

Со здоровьем настраивалось. Егор уже не лежал в больницах и обходился без лекарств. И зарабатывать начал больше двухсот рублей, а на должности заведующего получал сто тридцать.

Теперь у него была уйма свободного времени. Отработался — и делай, что хочешь… А раньше… Днем и вечером в мастерской, в конторе, на совещаниях, которым, казалось, не будет конца.

К тому же многие слесари летом работают комбайнерами. А комбайнер получает по триста, четыреста. Хорошему рабочему выдают дополнительную оплату и разные надбавки, премии. Соседи Малютиных — муж и жена; он слесарь по ремонту, летом — комбайнер, весной — тракторист, она — доярка; зарабатывают почти пятьсот рублей в месяц, крестовый дом и легковую машину купили.

У директора совхоза оклад триста рублей. Больше не бывает. Разве что премию дадут. Для директора и специалистов в оплате есть потолок, а у слесаря, комбайнера, чабана и шофера никаких ограничений, зарабатывай хоть по тысяче.

Все настраивалось у Егора и с женой Катей, которая прежде часто пошумливала: «Проку-то от тебя — ни заработка, ни по дому. Сам псих и меня психом сделаешь», а теперь говорила удовлетворенно: «Ладненько, покопим и легковушку купим». Егор каждый вечер и все выходные дни был с женой; опалубил дом, поставил новые ворота, подремонтировал сени, крыльцо, развел фруктовый сад.

Сложен все-таки человек. Ту же Катю взять… До женитьбы она казалась ему хорошенькой, смешливой и умной. Он опасался лишь одного, как бы жена не изменила ему. Теперь она проявляла все большую жадность к деньгам, которые тратила на пеструю, как у таборной цыганки, одежду, на мебель — ею была уставлена вся квартира — не пройдешь, на ковры, посуду и всякие безделушки. Она оказалась упрямой и злопамятной; рассердившись, по неделе ходила как немая, не отвечая на вопросы, и от этого было и обидно, и смешно. Стыдно признаться: Катя манила его, холостого, не столь миловидным лицом, веселым характером, сколь крепкой фигурой, крутыми бедрами, и он на собственном опыте убедился, что плотское влечение недолговечно, нужно духовное единство. Конечно, он пытался воспитывать ее, делая это осторожно, незаметно, но доброе и злое, хорошее и плохое было у ней в таком неразрывном единстве, так перемешано, что он только махал рукой: «Ну и пусть!»