Виктор Астафьев - Конь с розовой гривой (сборник)

– Бойе, не бойся. Мы тоже – бойе, – сказал он и с улыбкой протянул руку.

Гирманча обрадовался, услышав родное слово, означавшее по-русски «друг», но руку из предосторожности всё же не подал.

Тогда паренёк схватил его за руку, подтащил к своей кровати и сказал, приложив ладонь к щеке:

– Ты – бойе, я – бойе, хр-р-р… Спать. Вместе спать будем. Рядом. Вот на этой кровати. Понятно?

– Хр-р-р, понятно, – робко повторил Гирманча.

Все ребята заулыбались.

– Ишь какой! Сразу понял, о чём разговор, – примирительно ввернул слово Кочан.

– Если к человеку по-доброму, так он хоть что поймёт, – послышались голоса. – Это ты все с наскоку делаешь.

А паренёк, предложивший Гирманче вместе спать, всё больше и больше нравился маленькому эвенку.

– Гера, это всё наши ребята, школьники, – стал показывать он. – Ты тоже будешь ходить в школу. Школа, понимаешь?

В кармане у Гирманчи лежали искусно вырезанные из дерева собака и трубка. Их вырезал отец в длинные зимние ночи под завывание северной пурги и под собственную песню, длинную, как зима. Гирманче очень хотелось отдать эти самые дорогие для него вещи голубоглазому пареньку. Он вдруг решительно выхватил из кармана трубку и собаку.

– Тебе это, – пробормотал он, сунув подарки новому знакомому. – Турча и трубка, отец делал, долго делал!

Ребята загалдели, окружили паренька с подарками.

– Здорово! – сказал один из мальчишек. – Хвост у собаки, как у заправдашней, кренделем!

Детдомовцы начали расспрашивать у Гирманчи, кто и чем вырезал эти штуковины. И маленький эвенк, пользуясь звуками, жестами, известными ему немногими русскими словами, начал трудный рассказ о своей небольшой жизни. Из этого рассказа детдомовцы узнали, что у Гирманчи были родители-рыбаки, хорошие рыбаки, что жил с ними Гирманча долго-долго. Отец научил Гирманчу вырезать из дерева рыбку и плавать в лодке-веточке, а мать сшила ему бакари, которые Фим Ваныч убрал в кладовку…

Не так уж много узнали ребята из рассказа Гирманчи, но всё-таки поняли, что парень он ничего – в друзья годится.

В ту пору бакены были ещё деревянные, и держались они на деревянном угольнике. Вершины пирамидок белыми и красными маковками фонарей светились, а в фонари эти вставлялись керосиновые лампы.

Днём отец наливал в лампы керосин из большого ржавого бидона, а Галка держала воронку и вкручивала горелки с фитилями в горла ламп. Потом она спускалась на берег и вместе с отцом мыла руки, шоркая их с песком, смешанным с галечником. И в маленьких ладошках хрустело, и руки делались белыми, но всё равно от них пахло керосином, и платьишко её постоянно пахло керосином, и в избушке пахло керосином, и в лодке пахло керосином. С этим запахом Галка свыклась и не замечала его. Она свыклась и с жизнью в отдалённой избушке – без подружек, без детских игр. У неё была одна игра – в бакенщика. Но она не считала это игрой, она не играла – она работала бакенщиком.

Ещё солнце только-только упирало в горы и нижнюю часть его подравнивало дальней седловиной, а Галка уже начинала хлопотать. Она по деревянным ступенькам бегала вверх-вниз по крутому яру и носила в лодку лампы, вёсла, ведёрко – выплёскивать воду, две старые телогрейки – отцу и себе. Строго насупив белёсые бровки, стояла она у лодки и, тыкая пальцем, пересчитывала лампы, соображала, не забыли ли чего, и, подражая видом и голосом покойной матери, поворачивалась к избушке, кричала от реки:

– Ты долго ещё будешь там копаться?

Отец громко кашлял в ответ и, хлопая широкими голенищами бродней, как крыльями, неторопливо спускался к лодке. Здесь он крутил цигарку и начинал пугливо хлопать себя по карманам.

– Опять спички забыл?! – суровела Галка и доставала из кармана старой телогрейки коробок серников. – На! Совсем у тебя памяти не стало!

Отец прикуривал из лодочкой сложенных ладоней и, незаметно улыбаясь, косил глазами на озабоченную, хмуро насупленную дочку с неумело заплетённой косой, мокреньким носом, в стоптанных сандалиях с белёсыми от воды носками. Он брал её на руки, усаживал на беседку и мимоходом, незаметно выдавив ей нос, набрасывал телогрейку на её спину с остренько выступавшими лопатками.

– Поплыли благословясь, – роняла по-старушечьи Галка.

Отец наваливался на лодку, сильно гнал её по камешнику, Галку часто откидывало назад и роняло с беседки.