Петр Павленко - Собрание сочинений. Том 1

Другие из китайцев, в японских шинелях нараспашку, шагом ехали на японских конях между толпами беглецов и на выбор, бесстрашно расталкивая солдат, стреляли в офицеров. Третьи ходили по полю сражения, на глазах у всех хозяйственно рассматривали брошенные при атаке орудия и спокойно поглядывали из-под рук на суетню вдоль шоссе. Маленький офицер, везший тело генерала Када, был окружен китайцами.

Со всех сторон неслись крики бегущего корпуса:

— Тасуке! Тасуке! Тасуке! Кудай!

Пораженный тем, что случилось, Накамура молчал, оскалив зубы.

Никогда еще поле битвы не представляло такой ужасной картины. Исковерканная, глубоко вскопанная, будто приготовленная для великой стройки, земля. Котлованы, насыпи, окопы, воронки, опять котлованы, со следами дороги на крутом склоне, развалины капониров и точек, дороги, след которых можно было определить по вереницам трупов, раздавленных танками.

Накамура промчался сквозь Санчагоу на сопку командования. Здесь ждали его генерал Орисака, дважды раненный в руку, Нисио-младший, в грязном промасленном кожане, и адъютант главкома. Командующий армией сел за маленький грубый стол, поддерживая руками голову. Никто не решался нарушить молчание. Вскоре подъехал командир ударной группы Одзу.

— Остановиться нет никакой возможности. Я прошу указать группе дорогу, — сказал он.

— У моих людей нет мужества даже для отступления, — заметил Нисио-младший, оглядывая всех с отчаянным видом.

— Отступления… Вы двигались медленнее вьючных лошадей, — сказал Накамура.

— Генерал, мне была поставлена задача прорыва с расчетом движения не больше трех-четырех часов… Заправка горючим в боевых условиях… никто из нас не представлял себе, что это значит и во что может обойтись.

— Заправка горючим… Мы не в гараже, а на поле сражения, — тихо произнес командующий армией.

— Наконец у Георгиевки мы нарвались на эту неизвестную смерть.

Стали моторы?

— Да, генерал. Это ужасное бедствие лишило нас…

— Вы расскажете историю о моторах суду чести… Почему одни моторы остановились, а другие нет?

— Генерал, не я руководил этим огнем, я подвергался ему. Когда каждая рана смертельна, как в этой проклятой истории, никто не хочет быть победителем. Раненый победитель все равно сдохнет на руках побежденного.

Накамура поднял голову и сказал адъютанту главнокомандующего:

— Сообщите Главной квартире о неудаче прорыва.

Японская авиация металась в страшном возбуждении, стремясь прикрыть отход частей к Санчагоу, где уже, не ожидая приказа, окапывались два или три полка.

Части ударной группы генерала Одзу все еще были в движении. Сбитые атакой красных танков, отрезанные от своих транспортных баз, они отходили без всякого плана или лежали, зарывшись в землю, на утренних позициях, красная авиация бомбила безостановочно. Гвардейцы Орисака отошли в большем порядке, танковые части Нисио-младшего, сработав горючее, зарылись в землю, превратив свой участок в линию бронированных гнезд, а по телам бойцов кавалерийской дивизии Када, распростертым от границы до окраин Георгиевки, непрерывным потоком шли красные танки, поддерживаемые авиацией.

В пять часов дня 8 марта пришло сообщение, что авиация красных громит тыл и коммуникации армии.

Маньчжурская образцовая бригада, захватив санитарные поезда, самовольно отходит по направлению к Харбину.

Фронт армии Накамуры перемещался в тыл. Армия его должна была поворачиваться во все стороны. Фронт обтекал ее, окружал. Армия Накамуры зарывалась в землю.

Красные части теснили японцев к югу. Красные десанты жали их с флангов. Маньчжурские партизаны громили их с тыла.

Советский рубеж, грудью приняв японский удар и расплющив его о себя, теперь оставался далеко позади.

Ольга жила в Москве, каждый день собираясь домой и откладывая отъезд на месяцы.

Когда она после Владивостока приехала с Шершавиным к матери, та приняла их очень спокойно.

— Вы не сердитесь, что я вам ничего не сказала, — это все произошло так быстро…

— И хорошо сделала. Тут разговорами не поможешь, — ответила мать.

Но, провожая на границу, сказала:

— Спасибо, дочка, что хоть военного человека взяла. У нас вся семья боевая, такой курс и дальше будем с тобой держать.

Из Посьета Ольга поехала к Шершавину на границу и, пробыв у него дня два или три, покатила в Москву.

На границе, как, впрочем, и на Посьете, жили они друг с другом неуверенно, хотя и в одной комнате. Вещи держали в разных чемоданах, белье в стирку отдавали отдельно, каждый — свое. О внезапном браке своем почти не говорили, а если и вспоминали о нем, то как о веселой проделке, хотя и относились к своему браку вполне серьезно.