Петр Павленко - Собрание сочинений. Том 3

День был на редкость плох. Разгонистый ветер, крепчавший с рассвета, забелил лужи в колеях и приклеил к дороге сухие клочья перекати-поля, вихры соломы и грязные стружки, занесенные бог знает с какой далекой колхозной стройки.

Горизонт с утра синел, набухал, грозил снегопадом, а сейчас был иссиня-черен, точно там, вдали, уже давно стояла глухая ночь. Поветривало как следует. Холмики гравия по краям дороги, голые сады, широкие полосы паров за ними и скирды сена у горизонта были одного темно-коричневого, земляного тона и казались вылепленными из грязи.

Даже зеленые пространства дружно взошедших озимей, полузапорошенных осенней пылью и первым снежком, были сейчас белесо-зеленоватыми, с коричневым, земляным налетом.

— А школьников-то вы напрасно, товарищ Бучма, пешком пустили, — сухо сказала Птицына.

— Что ж теперь делать, Анна Максимовна! Это знаете, почему они в степь вышли? Первыми приветствовать. А как же! Ребят-то не пригласили на встречу, вот они и надумали по-своему…

Водитель машины, зрение которого было лучше, чем у его пассажиров, заметил Бучме:

— А тут, Евгений Андреевич, не только школьники. Я и взрослых замечаю.

Бучма пошевелился, ничего не ответив. Пусть уж, что будет, то и будет! Но Птицына, которая умела и любила выступать по-писаному, с цифрами, была крайне раздражена. Она выступала уже и третьего дня, и вчера и очень устала от этого непривычного и, главное, на редкость утомительного занятия, — а ей предстояло говорить и сегодня, и завтра, и она все время беспокойно думала об этих, до крайности изнурявших ее докладах с цифрами и цитатами. «Лучше гектар сада перекопать», — мелькало у нее.

И вот — подите же! Сейчас ей придется опять выступить, и теперь уже безо всякого плана, перед детьми, которых она не сможет забрать с собой в машину, а должна будет оставить на краю станицы. Это казалось ей поступком жестоко бюрократическим, хотя она и не знала, как поступить иначе.

— Перепростудятся еще, — произнесла она вполголоса.

— Ну, за это, товарищ Птицына, не беспокойтесь, — улыбнулся водитель. — Наши степняки — народ цельносварной, без швов. Да там, гляжу я, кроме детей, народу-то!

Теперь уже и сама Птицына видела, как навстречу машине, согнув головы под ударами расходившегося ветра и едва удерживая в руках картонные транспаранты, узенькой колонной шли школьники, а за ними шло воинское подразделение, и было заметно по раскрасневшимся на ветру лицам солдат, что они шли и пели от всей души, с удовольствием.

«Победа» остановилась перед плакатом, на котором была наклеена надпись:

ДА ЗДРАВСТВУЕТ НАШ ДЕПУТАТ т. ПТИЦЫНА А. М.!

Анна Максимовна вышла из машины под дружные аплодисменты встречающих и в ответ взмахнула шерстяным платком, который едва не вырвало из ее рук ветром. Чувствуя, что ей трудно говорить на ветру, школьники тесно обступили ее, за ними четырехугольником встали солдаты, и молодой ладный офицер, стягивая с рук перчатки, направился прямо к Анне Максимовне.

— Раньше, чем спасибо сказать за встречу, — смущенно улыбаясь, торопливо произнесла Птицына, — хочу, товарищи, укор вам сделать. Вот смотрите, написано у вас: «Да здравствует депутат…» А я — кандидат в депутаты, и еще выборы покажут, буду ли, или нет. Так что лучше исправить бы.

Она на мгновение приостановилась, чтобы сделать небольшую паузу, а после нее сказать что-нибудь из своей большой речи, но все подумали, что она ждет ответа, и ближе всех стоящая к ней девочка в отцовском ватнике, похожая на чайник, укутанный варежкой, звонко вскрикнула ей в лицо:

— А у нас места не было для кандидата, наш картон маленький, а буквы большие, еще с прошлого года остались.

Все громко засмеялись, а девочка стала обиженно оглядываться по сторонам, собираясь заплакать.

После веселого девочкиного выступления торжественная речь, к которой склонялась Анна Максимовна, была уже не нужна, но другой, простой и сердечной, у нее еще приготовлено не было, потому что до сего дня она выступала на многолюдных собраниях, где речи были строго деловые и серьезные.

Вдруг она услышала за спиной шаги, неясный шопот, шушуканье. Что там еще? Обернувшись, она увидела, что к ней медленной поступью приближается дородный старик с седой бородой, которую ветер широко раздвоил книзу, как у генерала Скобелева. Старик держал поднос, покрытый рушником, на подносе огромный каравай хлеба, а на каравае — что шло вразрез с обычаем — чайный стакан, до краев наполненный красным вином.